Бесконечный тупик

Галковский Дмитрий Евгеньевич

должна быть дополняющая дешифровка

Как известно, кульминационная сцена любой антиутопии – встреча простака-профана, наивно уверенного в понятной разумности окружающего мира, с «великим инквизитором», который перед его смертью раскрывает ему подлинное чудовищное устройство общества. Но мы живем в чрезвычайно старой утопии. Утопия – это предсмертная ужасная вспышка, апокалипсис. Год, три, пять. От силы 10-15 лет. И за эти пятнадцать лет мир меняется, уходят целые поколения. Время останавливается и одновременно бежит с бешеной скоростью. Мы не 70, а 700 лет прожили. И многое утеряно. Для тех, кто в центре этого мира, – безвозвратно. Всё в прошлом, всё забыто. При оглядывании на 100 лет назад голова кружится от седой древности. Но истоки мира даже не в утопии

Платона – ещё раньше, еще дальше. Но вырвавшись из утопии, познав ход и смысл, человек получает власть к этому миру, власть скрытую и недоступную даже для его «вершителей». И итог – новая утопия, новый оборот спирали. Но оборот назад, не уничтожающий, а предсказывающий. То есть власть над причинно-следственной связью.

701

Примечание к №640

Верховенский (отец) верно характеризует суть дикой, самой себе не верящей русской риторики. Но и только. Он бессилен сложить рассыпающуюся реальность в единое целое, не видит противника.

Следует учесть, что Достоевский высмеивает вообще образ писателя, писательское бессилие в постижении реальности. Поэтому Верховенский-старший это прежде всего сам Достоевский с его антинигилистическим пафосом. Для понимания этого достаточно привести следующее место из «Дневника писателя» за 1873 год («Бесы» написаны в 1872):

«(В начале 60-х) однажды утром я нашёл у дверей моей квартиры, на ручке замка, одну из самых замечательных прокламаций… она называлась „К молодому поколению“. Ничего нельзя было представить нелепее и глупее. Содержания возмутительного, в самой смешной форме, какую только их злодей мог бы им выдумать, чтобы их же зарезать … И вот мне, давно уже душой и сердцем не согласному ни с этими людьми, ни со смыслом их движения, – мне вдруг тогда стало досадно и почти как бы стыдно за их неумелость: „Зачем у них это так глупо и неумело выходит?“ … Тут подавлял один факт: уровень образования, развития и хоть какого-нибудь понимания действительности … Никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества!»

И Достоевский с прокламацией в руках бросился к Чернышевскому, то есть спасать Россию: вы, мол, того, шуруйте потише. Побежал к Чернышевскому, то есть к другому ПИСАТЕЛЮ.

702

Примечание к №697

А вот ещё одна славянская мадонна.

Впрочем, не так глупо. Психическое расстройство Успенского состояло в том, что в Глебе Ивановиче сидел Иваныч – дьявол, который Успенского мучил и доводил до мыслей о самоубийстве. Но были и светлые минуты, минуты радости и восторга. Это когда из Шлиссельбурга прилетала в больницу богородица – Вера Фигнер. Фигнер летала, летала вокруг Глеба Ивановича, и несчастный плакал от умиления, шептал восторженно: «Слышите, крылами бьёт-бьёт, слышите». Иногда же, в серые трезвые минуты, кричал на Синани, просил его отпустить, обвинял своего благодетеля в том, что он его поработил. Синани же клал тяжёлую руку на плечо, объяснял, что Иваныч это император и он не только его, а всю Россию, весь мир изводит.

703

Примечание к №579

Щедрин дал лексику русской интеллигенции.

Один из очевидцев похорон Щедрина писал Чехову:

«Гроб несла молодёжь на руках от квартиры до кладбища, а колесница была завалена цветами и венками. Всех венков было 140, много серебряных … народ стоял не только вокруг могилы, на решётках памятников вокруг, но даже лепился по карнизам, нишам и окнам церкви, возле которой вырыта была могила, и ВИСЕЛ на деревьях … С самого утра и до конца похорон шел дождь, так что вся эта толпа стояла под зонтиками … речи прерывались возгласами „браво“ и даже аплодисментами».

Позитивно толпились под дождём, уныло сидели на деревьях, обхватив стволы жалобными ручонками. А когда аплодировали, то с деревьев, наверно, сыпались, как груши перезрелые (см. «Ворона и сыр»). Вот какой материализм-то пошёл – под дождём на похоронах на деревья полезли. Хоронили же «мозг нации»: главного карикатуриссимуса России.

Но какая дьявольская усмешка истории –

сейчас России нужно расти до Щедрина (сознательное искажение смысла его произведений, непонимание 75% намёков и т. д.). Это Гоголь с его «похоронами прокурора» наколдовал. Либерализм сейчас действительно либерализм. «Мечты сбываются». Как страшно: «исторический поворот Городничего». «Над кем смеётесь, над собой смеётесь». Раньше Городничий бросал эту реплику в зал, а теперь актёрам, повернувшись к залу спиной. Декорации повернулись на петлях реальности. Что же сказал Гоголь тогда? Вы смеётесь над собой, показывая «Ревизора». Надсмеялись, надругались над собой. Ведь с Гоголя начинается содержательная сторона русской литературы. В идеале-то всё должно было быть наоборот. Пушкин – содержание, сам тон, Гоголь – ФОРМА. А получилось, что Городничий-Гоголь читает письмо Хлестакова-Пушкина в зал. И вот зал стал пьесой, а сцена превратилась в символ ушедшего прошлого. И сидящие в зале гоголевские хари обращаются к смеющимся над ними символам прошлого: «Над кем смеётесь, над собой смеётесь»

704

Примечание к №696

«бывший лавочник … воспитанный на чинопочитании … благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченый» (А.Чехов)

Отец Чехова спас своего сына от прекраснодушия Достоевского, от каторги спас. При помощи кулачищ и розог он Антоше в доступной и наглядной форме объяснил устройство русского государства: есть «сильненькие»; ты никому не нужен; бьют – беги, дают – бери. Чехов обижался, а ему бы отца боготворить. История с «Безотцовщиной» показывает, что Чехов многонько набил бы себе в жизни синяков и шишек, если бы не отцовская «наука». А так, уже битый, он лишь утёрся.

Он, сопляк 18-летний, приехал с «пиесой» своей Москву покорять. Студентиком-второкурсником понёс на прочтение лично Ермоловой, поднёс текст с дарственной надписью.

Объективно «Безотцовщина» пьеса талантливая. Для 18-летнего юноши она, пожалуй, более чем талантлива. Интересно, что корни всех позднейших чеховских пьес (да и многих рассказов) в «Безотцовщине». Это некая «первичная интуиция», из которой Чехов и рос. Из этого, а вовсе не из эпохи Антоши Чехонте. Чехонте это уже сознательный компромисс, сознательная продажа своего таланта. Чехов писал Григоровичу, что в этот период про себя таил свои темы, чего-то ждал. Этому терпению, дисциплине его отцовские кулаки научили. Ведь карьеру Чехов начал с краха. Ему пьесу в лицо швырнули. Зарвавшийся хам замахнулся в ней на великий еврейский народ, народ с великой и трагической историей, народ, самый никудышный представитель которого стоит триллиона чеховых. Увы, с таганрогской наивностью Чехов замахнулся на самое святое для русской интеллигенции, на её хозяев. Злополучная пьеса пестрит следующими «диалогами»:

"Венгерович второй: …У всех евреев физиономии не поэтические. Подшутила природа, не дала нам, евреям, поэтических физиономий! У нас судят обыкновенно по физиономии и на основании того, что мы имеем известные физиономии, отрицают в нас всякое поэтическое чувство… Говорят, что у евреев нет поэтов.

Платонов. Кто говорит?

– Все говорят… А какая ведь это подлая клевета!

– Полно придираться! Кто это говорит?

– Все говорят, а между тем сколько у нас настоящих поэтов, не Пушкиных, не Лермонтовых, а настоящих! Ауэрбах, Гейне, Гёте…

– Гёте немец.

– Еврей!

– Немец.

– Еврей! Знаю, что говорю!

– И я знаю, что говорю, но пусть будет по-вашему! Полуучёного еврея трудно переспорить.

– Очень трудно… (Пауза.) Да хоть бы и не было поэтов! Велика важность! Есть поэты – хорошо, нет их – ещё лучше! Поэт, как человек чувства, в большинстве случаев дармоед, эгоист… Гёте, как поэт, дал ли хоть одному немецкому пролетарию кусок хлеба?"

Чувствуете, на что, подлец, руку поднял? Тут вам не только евреи, но и усиленно поливаемые из еврейской лейки «русские марксисты» (от которых Чехова тошнило всю жизнь). Так-то в пьесе есть блёстки таланта, можно бы мальчика по головке погладить, он потом на радостях землю рыть будет, глядишь, и получится что-нибудь. Но щенок стал зарываться. А осадить его, а дать ему пинка, а заставить его за корку хлеба слова под карикатурами выдумывать…