Беспамятство как исток (Читая Хармса)
Шрифт:
"Малгил" отсылает к еще одному слову на иврите -- megillah, что значит свиток, в частности свиток Торы. Megillah связан со словом gilui, означающим откровение. Свиток по своей форме -- это книга, свернувшаяся в круг. Сама форма книги "МАЛГИЛ" содержит в себе пророчество о сворачивании44. Сворачивание тела Петерсена в шар имитирует трансформацию книги в свиток.
__________________________________
41 По мнению комментатора А. А. Александрова, "малгил" может означать вариацию слова "могила" (ПВН, 530). Действительно, Петерсен исчезает, как только произносится название книги.
42 См. комментарий к каббалистической "Книге
43 Речь идет о круге, составленном из двадцати двух букв еврейского алфавита, соединенных между собой 213 линиями, так называемыми "воротами". О буквенном колесе см.: Idel Moshe. Language, Torah and Hermeneutics in Abraham Abulafia. Albany: SUNY Press, 1989. P. 38-- 41. Одновременно с Хармсом утопия книги-шара разрабатывалась Сергеем Эйзенштейном. См.: Bulgakowa Oksana. Sergej Eisenstein -- drei Utopien Architekturentwiirfe zur Filmtheorie. Berlin: Potemkin Press. 1996. S. 31-123.
44 Это сворачивание текста внутрь противоположно чтению, ведь оно предполагает сокрытие-текста. Обнаружение смысла традиционно понимается как раскрытие, то есть разворачивание. У Апулея, например, описываются священные мистериальные книги, в которых сворачивание есть непосредственный знак сокрытия и эзотерии:
...он выносит из недр святилища некие книги, написанные непонятными буквами: эти знаки, то изображением всякого рода животных сокращенно передавая слова торжественных текстов, то всевозможными узлами причудливо переплетаясь и наподобие колеса изгибаясь, тайный смысл чтения скрывали от суетного любопытства (Апулей. Метаморфозы / Пер. С. П. Маркиша//Апулей. Апология. Метаморфозы. Флориды. М.: Изд. Академии Наук СССР, 1956. С. 310).
214 Глава 7
Магическая книга и круг сведены вместе и в "Фаусте", который также, возможно, находится в подтексте этого "случая". В кукольной комедии "Иоганнес Фауст", например, Фауст отправляется заклинать дьявола "с книгой и со сделанным согласно ей волшебным кругом". Его слуга Касперле, "споткнувшись, валится внутрь волшебного крута, который он принял за портновскую мерку"45. Этот мотив повторяется и в других текстах о Фаусте. В "Докторе Фаусте, или Великом Негроманте" Каспер, оказываясь внутри магического круга, читает из книги заклинания, от которых духи то исчезают, то появляются:
Если сказать parlico (исчезают), parioco (появляются), parlico (исчезают), parloco (появляются), parlico (все исчезают)46.
На известной гравюре И. Сихема (XVII век) Фауст изображен рядом с шаром47.
Использование книги в магических целях связано с тем, что книга является неким "абсолютным истоком". Действительно, письменный текст не связан в своем происхождении ни с каким конкретным моментом настоящего, в которое вписано устное высказывание. Его происхождение относится к области умозрительного "абсолютного". Любой письменный текст -- это продукт субъективности, преображенный в некую объективность.
Такая книга должна действительно быть "абсолютным истоком". Ее текст не принадлежит никому из говорящих, он предшествует акту говорения, представленному самой формой "Макарова и Петерсена" -- драматическим диалогом. Действие разворачивается прямо здесь, сейчас перед зрителем.
Написанное в книге естественно предшествует настоящему времени пьесы. Но в конце пьески время книги и сценическое время почти сливаются. Последняя реплика "пьесы" зачитывается Макаровым из книги, но звучит она почти как ремарка, описывающая происходящее на сцене: "Постепенно человек теряет свою форму и становится шаром".
________________
45 Легенда о докторе Фаусте/ Сост. В. М. Жирмунского. Пер. Н. А. Сигал. М.: Наука, 1978. С. 186.
46 Там же. С. 173.
47 Один из мотивов фаустовского обращения к некромантии формулируется в кукольной комедии "Доктор Иоганн Фауст" так: "Я много слышал и читал о том, что небо будто бы in forma sphaerica, то есть круглое. Но я хотел бы все увидеть, ощупать руками, поэтому я решил отложить на время богословские занятия и предаться изучению магии" (Легенда о докторе Фаусте. С. 151).
48 В текстах о докторе Фаусте книга навязчиво присутствует. В одной из народных комедий Фауст приобретает силу негроманта после того, как неизвестные три студента (духи ада?) оставляют на постоялом дворе книгу "Clavio atari a Magica" -- "Ключ к искусству магии". У Гете Фауст начинает с того, что рассматривает знак макрокосма, а затем знак земного духа, которого он вызывает по книге. У каббалистов круг уподобляется Торе, с помощью которой был сотворен мир.
Шар 215
В итоге происходящее "сейчас" получает некий вневременной "абсолютный" исток в книге. Написанное же в книге как бы актуализируется и приобретает иную темпоральность. Книга отчасти перестает принадлежать прошлому. Метаморфоза в шар -- того же порядка. Книга в каком-то смысле похожа на шар -- она тоже исток и завершение.
Исчезновение Петерсена, вероятно, связано с тем, что Макаров переводит книгу в действие пьески и затем возвращает его в письменный текст, завершает его чтением по книге.
8
Последняя реплика, подаваемая Макаровым "из" книги, вводится ремаркой: "Макаров стоит в ужасе..." Ужас -- чувство, имеющее особое значение для обэриутов. Липавский посвятил ему трактат "Исследование ужаса". В этом трактате он описывает три основные ошибки, связанные с пониманием ужаса.
Первая ошибка заключается в их [эмоций] утилитарном толковании. Вторая ошибка связана с первой и заключается в утверждении субъективности чувства. С нашей же точки зрения ужасность, т. е. свойство порождать в живых существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции, очертаний, движения и т. д. (Логос, 81).
Терминология Липавского легко узнается в "трактате" Хармса, прежде всего "утилитарность". Липавский пытается отделить "ужасность" от субъективности, то есть перевести ее в плоскость "сущего", "пятого" значения.
Третья ошибка, на которую он указывает, -- это сведение под рубрикой страха разных совершенно разнородных вещей:
С нашей точки зрения страх есть имя собственное. Существует в мире всего один страх, один его принцип, который проявляется в различных вариациях и формах (Логос, 81).