Беспамятство

Петрова Светлана

–  Откуда я знаю? Обмозговать требуется. В бездорожье давно никто не мёр, все вовремя.

Он стал загибать искорёженные артритом пальцы с жёлтыми от табака ногтями:

— Фёдор помер по весне - земля уже подсохла, Васька - тот вообще летом, сводные родные дед с бабкой - в ноябре, грязюка

уже застыла. А эта, сразу видать, не нашенекой закалки, городская, одной зимы пережить не сумела. Однако ж, человек все- таки, не собака. Действовать надо.

Дед закряхтел, спустил ноги с печи, но, пораздумав, убрал назад.

– Ы-ы, - кавалер задохлый! — презрительно сощурилась жена.

–  Сиди, не рыпайся: будет только то, что будет. Другого не предусмотрено, и мы тут — сбоку припёка.

Но слова словами, а на следующий день

Спиридоновна, в тайне почитая себя местным духовным лидером, созвала всех ходячих жительниц Филькино идти в дом к Чеботарёвым, а там уж на месте решать, как быть. По одному просочились в дверь, накануне отрытую Спиридоновной, и пошли обшаривать бесцеремонными глазами чужую таинетвенную жизнь, ныне ставшую смертью. Подивились в кухне незнакомой утвари - никчемному в отсутствие электричества миксеру (так и не поняв, что за штука), набору блестящих, как зеркало, металлических кастрюль, смешному курносому чайнику со свистком (разве чайник забава?). В узкой первой комнате на стене красовалась картина в лепной золочёной рамс

–  так было бы на что посмотреть, а то три проросшие луковицы на голой столешнице! Срамота. Стол клеенкой застелен - это по- хозяйски — но какой-то непростой, тонкой, похожей на скатерть

–  долго ли прослужит? По стенам платья развешаны, как в магазине. В общем, есть на что поглядеть,

Кто-то ещё толкался в сенях, передние уже добрались до горницы, как вдруг оттуда раздался визг. Визжала самая шустрая, Катька Косая, которая шла первой и что-то узрела неожиданное, остальные же, еще не зная ничего толком, голосили за компанию. Спиридоновна хоть и была закопёрщицей похода, второй раз на покойницу глядеть не рвалась, потому топталась в арьергарде, а услышав крики, с перепугу - и откуда только прыть взялась!
– вовсе выскочила из дома и даже на всякий случай забежала за калитку и стала жадно смотреть поверх штакетника, дожидаясь разгадки переполоха. Другие бабы, наоборот, напирая друг на дружку в узких дверях, ввалились наконец все в большую комнату и обомлели: лежанка возле холодной печи была пуста.

Усопшая исчезла.

Глава 26

В добром селе Теньки, что на реке Селекша, доживал свой тихий век пасечник, к которому Каллисфения Сидорова ходила с маленьким Максимкой за редким пчелиным снадобьем — пергой и маточкиным молочком. Если бы не то молочко, которое стимулировало все функции организма и снимало напряжение, еще неизвестно, заговорил бы он когда-нибудь, а может, и вообще недолго протянул - таким болезненным уродился. Потом сынок сам не единожды бывал в Теньках, кое-чему у старика научился, вместе с ним рой в новый улей сажал, мёд вручную откачивал, накручивая раму с сотами в деревянной бочке. В подарок получал важные продукты, произведенные умными пчёлами, чтобы врачевать любимую маманьку. Лечил успешно и продлил её дни до возможного предела и даже немного дальше.

К этому пасечнику и отправился через глубокие снега Максимка, страстно желая спасти женщину, без которой уже не понимал своей жизни. И если бы кто отнял всё у него, пусть даже сама смерть, с которой не поспоришь, то он погиб бы с тоски. Можно было дождаться погоды получше, но дурачок не умел планировать и делать выбор. Он видел, что невеста дальше на поправку не идёт — требуется организму добавочная сила.

Такая сила была Максимке давно известна, просто он немного запамятовал, а как вспомнил — сразу засобирался в дорогу. Умело натёр воском широкие короткие лыжи, которыми, судя по их изношенности, пользовалось не одно поколение Сидоровых, потуже прикрутил к валенкам кожаные ремешки креплений, бросил в рюкзак пяток картошек в мундире и ржаную лепёшку, им же самим на сыворотке замешанную и на поду испечённую, отпустил волка в лес на подножный корм, и вышел перед рассветом.

Шёл день, шёл ночь, спешил - ведь бросил больную без присмотра и догадывался, что дрова скоро прогорят. Но поручать кому свою невесту опасался —

а вдруг ей кто другой больше понравится? Вроде бы и нету поблизости никого из мужского роду, но это только так кажется, а на сахар всегда мухи найдутся. Да вон хоть из Фимы набегут, И прогонит она Максимку, как гнала раньше. Такого оборота он никак допустить не мог. Укрыл больную потеплее, питья и еды оставил. Дождётся. А он мигом.

Добрался до Тенъков немногим более чем за сутки, получил малую стеклянную баночку с маточкиным молочком, два спичечных коробка перги, большой кус прополиса и ярого воска для мазей, да меду липового, уже засахаренного, и намастырился тотчас бежать назад. Однако пасечник принудил парня заночевать — иначе сил на обратный путь не хватит. Сказал, зная с кем имеет дело:

– Упадёшь в пути, помрёшь, а твоя невеста за другого выйдет.

Последние слова убедили Максимку сильнее любых иных. Он лег на тёплую печь, расслабился и заснул крепко и надолго — не растолкать, а уже проспавшись никак не мог вспомнить, зачем зимой в Тсньки подался? От усталости и перенапряжения и без того слабую память отшибло напрочь. Когда пасечник напомнил Максимке его же вчерашний рассказ о больной женщине, тот с воплем вскочил, путаясь от волнения, продел длинные руки в затёртые лямки рюкзака, схватился за лыжи и был таков.

Понёсся вперед безоглядно, с таким остервенением, что ни один стройный лыжник его, кривобокого, обогнать бы не смог. Вот только съезжая с горки, не заметил пня под снегом и сломал лыжу - почти пополам. Мог и голову сломать, да уберёг Господь, которому он всю дорогу в голос молился. А лыжа — эго испытание, испытаний Максимка не боялся, имея ясную цель, а была та цель слаще сладкого. Так и кандыбал ещё двое суток из последней мочи, проваливаясь по пояс и взмокнув от пота и снега до нитки. Рюкзак, в котором и трёх килограммов не наберётся, чудился пудовым. Иногда, прямо на ходу, наваливался сон, похожий на беспамятство, но ноги работали сами и несли Максимку в нужном направлении. Один раз упал и, казалось, больше не встанет - всё, выдохся. Лежа, забылся на минутку - как хорошо, покойно! Но в полубреду отчётливо увидел призрак - белое, без кровинки, лицо замерзающей от холода москвички — поднялся рывком, пальцами разлепил склеенные жгучей слизью веки. не мог он умереть, если должен спасти невесту! А как спасёт, станет она ему жена.

Между тем Ольга четвёртые сутки лежала тихо, неподвижно, без еды и питья, терпеливо ожидая избавления от никому не нужной жизни. Крысы ушли, значит, уже скоро. Боль, ощущение беспомощности - растворились в утекающем времени и больше не терзали. Иногда, в забытьи, а может, в бреду, являлось ей мужское лицо - она не слишком настойчиво пыталась его узнать - то был ни Макс, ни папа, ни Рома. Нежный ангел, и облик ангельский, светлый. Ангел накормил сё манной кашей, натянул чулки и мягкие лапти из вычесок, надел одну на другую две тёплые кофты, повязал шерстяным платком, укрыл всеми одеялами и дублёнкой поверх, засунул в печь столько поленьев, сколько вместилось. Потом ангел улетел и оставил Ольгу одну, наказав ждать. Она и ждала, не шевелясь, в полном бесчувствии. Жалости к себе не испытывала. Сознание неторопливо угасало, не полагая напрягаться наново.

Вечером четвёртого дня воротился Максимка, но сразу к Чеботарёвым не пошёл, а первым делом направился в собственную тёплую, благодаря стараниям Катьки Косой, избу, нагрел ведро воды, тщательно вымылся и надел всё чистое, как надевают для свадьбы или перед боем, в котором можно встретиться со смертью. Телесно подготовленный и душевно собранный отправился наконец Максимка за невестой. не в пример бабам, побывавшим тут накануне, мертвой сё не признал и полуживому состоянию совсем не удивился - а какая она могла ещё быть, бедняжка? Завернул в одеяло и понес к себе, задами через четыре двора, чтобы старухи не увидели ненароком и не подняли шум. Хоть и не ихнее дело, а всё равно станут орать, требовать объяснения и мешать ему совершить, что положено.