Беспамятство

Петрова Светлана

Крысы двигались слажено, как единое целое, ни одна не выделялась на особицу, потому и разобраться в неожиданном препятствии слабая глазами Спиридоновна не смогла. Она перекрестилась, но что видит — всё равно не поняла. Подоспевшая по своим делам Платониха тоже ничего путного не разглядела. И не мудрено: у одной катаракта, у другой чёрная вода. Да и годы немалые, иной раз и увидишь, так не сразу сообразишь, а тут всё шевелится и быстро уплывает. Уплыло. И поди теперь узнай что.

Впервые после февральской стужи бабы собрались в аккуратно прибранной кухне Платонихи на посиделки, тем более и повод был незаурядный. Хозяйка и Спиридоновна, ставшие свидетельницами

странного явления, поведали остальным про виденное осторожно, чтоб не подумали - с ума стронулись. Если бы Спиридоновна оказалась в тот час у колодца одна, то и вообще распространяться бы не стала - зачем народ смешить. Но четыре глаза, хоть и худых, не два, уже не отвертишься. Бабы выслушали товарок и стали высказывать разные предположения, порой самые фантастические, но пи одно им самим не показалось убедительным, а на другой день, когда у Прасковеи стали исчезать куры, и совсем растерялись. Ни лиса, ни хорек в здешних местах отродясь не водились. Так и то - какие-никакие следы остались бы, а тут чисто - ни ноготка, ни пёрышка.

–  Меня там не было, — не без досады на оказию прошамкала беззубым ртом любопытная Матвеевна, — я бы вмиг разобралась! А у тебя, Прасковся, не иначе как нечистый в доме завёлся. Справно живешь, а он хочет всех уровнять, чтоб не обидно. Ты всегда с ленцой была, я же за троих вкалывала, а кур держать нынче не на что, комбикорм дорог, про кукурузу уж не вспоминаю.

–  Завидущий у тебя глаз, нехороший!
– обозлилась Прасковся. — Вон у Машки корова во дворе стоит, так что — теперь у ей скотину отнять?

–  Ещё чего!
– испугалась Спиридоновна. — Корова не курица. Москвичка за молоко деньги платит.

–  Платит, потому что дюже добрая, - неодобрительно заметила Матвеевна. — Богатому легко быть добрым. А ты вот сделай добро, когда денег нет и тебя самого унизили ниже некуда.

–  Я даром от жизни ии капелюшечки не получила, всё своими руками содеяла, тебе ли не знать? А ты меня курями попрекаешь,

–  обиделась Прасковся.

Но оставшуюся птицу на всякий случай продала Спиридоновне: пусть своему деду щи варит. Старые уже куры, несутся плохо. По весне на рынке в Фиме обратно же цыплят можно прикупить. А то ещё и, правда, Матвеевна сглазит — глаз у неё недобрый, тёмный, у неё и мужик как-то странно помер, говорили - приревновала к доярке из Фимы и отравила. Но точно никто не знает, может, и враки.

В бесовские проделки хозяйка малого куриного стада верила не шибко, однако зачем добру пропадать, пусть хоть деньги пока будут, деньги можно в банк положить, правда, и оттуда не раз без зазрения совести забирали последнее, даже «гробовыми» не побрезговали. Старики во всём себе отказывали, рублик к рублику на книжку складывали, правительству верили. А что правительство? Тоже люди, тоже жулики, всё покрали. И так складно объясняют: мол, Россию надо было спасать. Ну, сами развалили, сами и спасли, закрома от богатства пухнут, так теперь должок-то возверните, пора! Вернули — на палку колбасы не хватит! Раньше, рассказывают, должники стрелялись. Так то, видать, другие люди были. А нынче сильные опять норовят у слабых копейку отнять. Цены-то скачут, будто им зад скипидаром натёрли! Купить

— дорого, продать - дёшево, вот и живи. Прожиточный минимум какой-то выдумали, вот сами бы на него прожить и попробовали.

Никогда не было хорошо, и теперь не лучше. Что ж поделать, когда упала смута на нашу и без того нищую жизнь, и не видать этой смуте конца. Деревни мрут, а она себе здравствует.

Долго вздыхала Прасковся,

пока угомонила скорбные мысли и наладилась спать - ко всему мы привычные, чего уж там душу травить, переживём и это.

Только успокоились жители Филькина по поводу непонятного явления, как та же Матвеевна, которой до всего есть дело, первой обратила внимание, что из трубы Чеботарёвых дыма не видать. Что за чертовщина! Хоть и март у порога, а топить надо, иначе околеешь: солнце на лето, зима на мороз. Встретившись с Косой Катькой, поведала про своё наблюдение. Обе долго стояли, всматриваясь в ярко-синее, но стылое небо, однако даже малого дрожания тёплого воздуха над домом не уловили,

–  Куда как худо, — заметила Катька.
– И дурак пропал. Но к ему я каждый день хожу, печку понемногу поддерживаю, чтобы не погасла и пожару нене случилось. Просил. Жалко, что ли? А в какую сторону направился и надолго ли - не сказал.

–  Видать сам забыл, куда поехал.

Бабы еще пошумели, но дальше разговора дело не пошло. Идти, прознать в чём причина, не решились, боясь неизвестной заразы, которой грозил Максимка. К тому же москвичка за год дальше порога никого, кроме дурачка, так и не пустила.

Между тем Катька донесла про отсутствие дыма Спиридоновне, та - мужу: у соседей, мол, печь не топится и дорожка от порога до калитки свежим снегом присыпана. Конечно, зимой зачем каждый день по воду ходить? Двух ведер на неделю хватит. Живёт москвичка скромно, аккуратно, словно монахиня в скиту, а теперь и вовсе больна, размываться в корыте не станет. Максимка за ней ухаживать взялся, да ведь только и Максимку давно никто не видал, вот какая оказия!

Дед, хоть и сильно старый, но мозги не бабьи и войну прошёл. Скомандовал:

–  В милицию надо заявить, в Фиму!

–  Ага, - сказала жена. — Ты первый с твоими опухшими коленками и побежишь - всю зиму с печи не слазишь. Туда и на санях не проедешь. Участковый на газике уже месяц глаз не кажет. То сугробы выше носа, а теперь колея протаяла, машина на брюхо сядет. Кому мы тут понадобились? Хоть режь, хоть грабь. Телефон кажный год обещают, да всё не ведут, говорят невыгодно, абонентов мало. Хоть бы свет дали, телевизор поглядеть.

–  Чего тебе в телевизоре хорошего покажут? Радиво вон слушай. Только о себе и думаешь. А если померла соседка?
– не унимался дед.

–  Все помрём.

–  Молодая она шибко.

–  Ой! Тебе бы только ноги, ты бы к ей давно пристроился!

–  Злая ты баба. И дура. Может, худо человеку, помощь требуется. Иди сходи, не развалиссься.

–  Так там, верно, дверь после оттепели за ночь примёрзла, не отдерёшь.

–  Фомку возьми, безрукая!

Спиридоновна вернулась от Чёботарёвых в снегу, а лицо и того белей. Выдохнула:

–  Преставилась, сердешная! На кровати лежит, голова в козьем платке, лицо серое, нос вострый. Закоченела. Я как увидела, так и выскочила, будто ошпаренная. С детства покойников боюсь!

–  А кто говорил! — торжествующе воскликнул дед.
– Чего теперь-то?

–  А ничего. Пока холодно, что ей сделается. Снег улежится, лавка из Фимы продукты привезёт или почта доберётся, вот и сообщим ,

–  Крысы бы пока не съели.

–  Крысы оттудова еще третьего дия ушли. До меня только сейчас дошло, что это целый крысиный род через дорогу пёр, они и кур у Прасковси пожрали. Видно, тогда и померла москвичка, а нам и ни к чему!

–  Надо что-то делать.

–  Может, в погреб снести или в снег для сохранности закопать?
– предложила жена.
– А, Стёпа?