Беспечный повеса

Грейси Анна

– Что-то еще вас беспокоит, и я намерен это выяснить. Мне не нравится печальная тень в ваших глазах, моя Пруденс.

– Я не ваша Пруденс, – возразила она, найдя убежище в правилах этикета.

Гидеон не спорил, но лишь улыбнулся ей той мужской улыбкой, от которой, к ее досаде, таяло ее сердце.

– Не ваша! – возбужденно повторила Пруденс. Он удивленно приподнял бровь.

– Не понимаю, почему вы настаиваете на этой чепухе! Я думала, мы согласились оставить эту тему, – добавила она.

Гидеон бросил на нее горячий, влекущий

взгляд.

– Я не соглашался.

– Этот вопрос не обсуждается. Я не могу ничего сделать, пока не увижу Филиппа или не получу от него письмо. Простите, но дело обстоит именно так. Кроме того, между ним и мной... – Она вдруг замолчала. – Не обращайте внимания.

– Не буду, если вы тоже не станете этого делать, – согласился он. – Но я не отпущу вас, Пруденс. Я не стану докучать вам, но знайте, я буду ждать, пока вы не послушаетесь своего сердца.

– Фи! – Звук получился слабым. Пруденс набрала в грудь воздуха и твердо сказала: – Чепуха! Почему вы решили, что знаете мое сердце?

Он улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

– Вы – мое сердце. – Он взял ее руку и поцеловал. – Наши сердца бьются в унисон. Я знаю это, я, который в подобное никогда не верил. И вы это знаете.

Она покачала головой, но была слишком потрясена его словами, чтобы что-нибудь сказать. «Наши сердца бьются в унисон. Я знаю это, я, который в подобное никогда не верил». Это означает именно то, о чем она подумала? Что он, знаменитый повеса, теперь поверил в любовь... даже после того, что случилось с его родителями? Из-за нее?

Господи, как все запуталось! Она дала слово одному мужчине, и долг и честь обязывают сдержать обещание. И все же... все же... О, непокорное сердце!

Даже если бы Гидеон не был повесой, если его слова правдивы и он, возможно, питает к ней чувство... он, не знает всей ее истории. А если узнает, то может изменить свое мнение о ней. Пруденс попыталась успокоить себя здравым размышлением. Напрасные старания... Мнимое успокоение...

Ей хорошо известно, что в отношении некоторых вещей мнения дедушки и общества полностью совпадают.

– Не мучайте себя, моя дорогая, – сказал он. – Я знаю, что вы свято храните обещание, данное Оттерботтому, и еще больше люблю вас за это. До сих пор мне не часто приходилось сталкиваться с верностью слову, поэтому я это высоко ценю. Но я буду ждать вас.

Пруденс молча смотрела на него. «Я еще больше люблю вас за это». Почему он это сказал? Он не любил бы ее, если бы знал...

Нужно ему все рассказать. Это единственный выход. Тогда он прекратит свои нежные ухаживания, от которых у нее разрывается сердце. Проглотив ком в горле, Пруденс глубоко вздохнула и закрыла глаза.

Нет, она пока не может этого сделать. Не сейчас. Она не сможет ухаживать за ним, если он станет смотреть на нее с разочарованием. Или с осуждением. Или того хуже...

Пруденс никогда не принимала близко к сердцу те эпитеты, которыми постоянно награждал ее дедушка. Но если их произнесет Гидеон

или даже только подумает, эти слова заживо сдерут с нее кожу. Ей хочется дольше побыть рядом с ним. Она знала, что это трусость, но она в силах сказать ему правду, пока он не поправится. Тогда она с чистой совестью снесет его осуждение. Пруденс в последний раз расправила его постель и повернулась, чтобы уйти. Он поймал ее запястье.

– Доверьтесь мне, Имп. – Его глубокий голос был полон нежности и искренности.

Ее сердце застыло в груди холодным тяжелым камнем. Помертвев, она прикрыла глаза. Он прав. Пора. Она не может больше оттягивать этот момент. И если он... узнав ее историю... если он... Что ж, за ним смогут ухаживать ее сестры. Она знала, что они с радостью это сделают.

– Хорошо, поскольку вы настаиваете, я расскажу.

Пруденс вытащила стоявший в углу комнаты тяжелый деревянный стул и села в нескольких шагах от кровати. Если Гидеон будет рядом и дотронется до нее, она не сможет выполнить задуманное.

Сложив руки на коленях, она смотрела на него, в последний раз впитывая его теплый, ничем не омраченный взгляд. После того, что произойдет, у него будет совсем другой взгляд, и она не думала, что сможет посмотреть ему в глаза. Пруденс набрала в грудь воздуха, губы ее задрожали... она готовилась сжечь за собой мосты.

– Я никогда не думала, что кто-нибудь из нас выйдет замуж. Дедушка говорил, что наша кровь испорчена и не к чему позориться и плодить полукровок.

Гидеон застыл. Но прежде чем он успел что-нибудь сказать, она жестом остановила его и продолжила:

– Мы знали... знали, что не полукровки. Просто дедушка ненавидел нашу мать и считал ее происхождение позорным. Но в ней не было ничего дурного, – пылко добавила Пруденс. – Она была красивая, милая и... – Она умолкла и глубоко вздохнула. – Мама не благородного происхождения. Ее дед начинал мясником, а его сын, наш дед, тоже занимался торговлей мясом. Поэтому дедушка со стороны отца считал их простолюдинами, хотя и чрезвычайно богатыми. Нас это, конечно, не волновало, но дедушка, исходя из своих предубеждений, не позволял нам нигде бывать, кроме церкви. Но если была возможность, службу проводили в нашей домашней часовне. Поэтому мы росли, практически не зная других людей.

Владения родителей Филиппа находились рядом с дедушкиными. Мы не были знакомы с ним, поскольку он и его старший брат учились в школе. Но в церкви мы встречались с его матерью, миссис Оттербери, поэтому знали о нем. Однажды мы вышли на прогулку и повстречали его. Его лошадь захромала, и, чтобы сократить путь, он вел ее через Дерем-Корт, где мы жили. Пожалев лошадь, конечно, мы начали разговаривать. О, вы не представляете, как замечательно было говорить с кем-то, кроме сестер, с моим ровесником! – Ее глаза вспыхнули от воспоминаний. – В тот день я прошлась с ним до границы наших владений, и мы все говорили и говорили, обо всем и ни о чем.