Беспокойный возраст
Шрифт:
Он не мог после вспомнить: так ли нужны были ему в ту минуту колхозные телята, как они были необходимы Лидии. Он только подумал, что Лидия посмеется над ним, если узнает, как трусливо вел он себя на пожаре. А там, чего доброго, она отвернется от него с презрением. Она такая… Она не пощадит его, если он опозорится.
При этой мысли Максим бросился в ворота телятника. Едва он переступил порог, как стал задыхаться от дыма. Но он куда-то упрямо шел, вытянув руки, ничего не видя. В телятнике стояла удушающая жара, багровый свет пламени слепил,
— Помогай! — рявкнул парень страшным голосом.
И Максим, почти не соображая, схватил что-то мокрое, пахнущее навозом и паленой шерстью, и с помощью парня потащил за порог. В это время горящая балка подломилась над воротами, вал огня обрушился позади Максима и заслонил вход…
Они вытянули чуть живого полугодовалого бычка. Максим упал тут же за дверью. Его и других парней щедро поливали из шланга. Максим захлебывался. Его дорогой костюм прогорел в нескольких местах. Рукам было больно, голова трещала, но — странное дело — ему было весело.
Потом в памяти был какой-то провал. Он очнулся, сидя на мокрой, отрадно холодной траве. Над ним склонились парни и девушки. В одной из них Максим узнал Лидию. Она удивленно смотрела на него и размазывала по щекам вместе с сажей слезы. А он почему-то виновато улыбался.
Пожар потушили к вечеру…
Смеркалось, когда Максим, Лидия и Фекла Ивановна возвращались домой. Позади стихал взбудораженный людской гомон. Противный запах горелого мяса разносился повсюду. Из красноватой от закатных лучей, точно наполовину растаявшей тучи накрапывал мелкий дождь. Всюду по сторонам над черными гребешками лесов сверкали далекие тусклые молнии.
Лида была печальна.
— Успокойся, Лидуша… Что же теперь поделаешь. Не убивайся так, — уговаривала ее Фекла Ивановна. — Два-три года пройдут — еще больше коров и телят будет. Да и что тебе — ты ведь не колхозница.
Лидия сморщила губы, готовая заплакать, сказала обиженно:
— Ах, тетя! Разве только в этом дело?
Максим взглянул на свою подругу обледневших щеках еще не смытые потоки сажи, платье испачканные руки в мелких ожогах. Он бережно взял ее под руку..
— А я думала, ты убежишь, — сказала Лидия. Она на ходу пригладила его еще мокрый вихор. — Тетя, куда же мы его такого отпустим? Надо хотя бы просушить, почистить и выгладить его костюм.
— Дома обсушусь и почищусь, — пробормотал Максим.
Фекла Ивановна ласково оглядела обоих:
— Ах вы, голуби… Вот придем — обсушитесь. И рубаху чистую найдем.
Максим отмахнулся:
— Неважно.
Придя домой, Фекла Ивановна и Лидия тотчас же затопили печь и, несмотря на протесты Максима, заперли его в чуланчике. Старушка настояла, чтобы он снял мокрую и грязную одежду… Он смущался, просил из-за двери:
— Лида, я поеду домой. Ну что за ерунда! Выпусти меня.
— Сиди смирно, — спокойно ответила Лидия. — Ты наш гость. Не можем мы отпустить тебя в таком виде.
Дверь чуть приоткрылась, и девичья рука кинула в чулан что-то белое.
— Вот рубаха. Это дядина. Она великовата, но ты не смущайся. Снимай свое и выбрось мне. Да не вздумай артачиться. — Максим услышал за дверью тихий смех. — И посиди с часок взаперти. Только не скучай.
Ему ничего не оставалось, как покориться. Он снял мокрую, пропахшую дымом одежду, выбросил ее за дверь, надел чистую, из грубого полотна, просторную рубаху Филиппа Петровича.
Чувствуя нетерпение, и неловкость, Максим сидел в чулане и с трудом раскуривал отсыревшую папиросу. В бревенчатой стене изредка загоралось отблесками далекой грозы квадратное окошечко. Пахло сухими лесными травами, развешанными в пучках под темным потолком, хмелем, вощиной. В тесовую крышу все еще дробно постукивал дождь. За дверью изредка слышались приглушенные голоса Лидии и Феклы Ивановны.
Все это — прогулка по лесу, гроза, пожар и, наконец, то, что он, Максим, сидел в чулане какой-то избы, — походило на необычное приключение.
Его изумляли простота и непосредственность, с какими Лидия ухаживала за ним. Она вела себя, как сестра, как самый близкий друг, а Фекла Ивановна, которая знала его всего-то несколько часов, уже нянчилась с ним совсем по-матерински.
Он слышал, как она и Лидия оживленно разговаривали и что-то торопливо делали. Плескалась вода в корыте — это Фекла Ивановна, наверное, стирала его рубаху, потом стало слышно, как кто-то шаркал по одежде щеткой. Максим вытянулся на жестком ларе, подложил под голову руки и не заметил, как задремал. Очнулся он от стука в дверь и вскочил. В дверь просунулась рука Феклы Ивановны:
— Держите, Максим, брюки да рубаху. Одевайтесь — будем чай пить.
От Максима не ускользнуло, что старушка называла его теперь просто по имени, без отчества. И ему вспомнились ее слова о том, что если он придется ей по нраву, то она будет называть его, как родного сына.
Он оделся, вышел в прихожую, щурясь, как после долгого сна… Лидия, вымытая, причесанная, с порозовевшим, точно высветленным лицом, одетая в свой прежний домашний сарафан, доглаживала электрическим утюгом какое-то белье. Она взглянула на Максима вопросительно-ласково:
— Ну вот — теперь у тебя совсем другой вид. Можно и в Москву уехать.
Максим признательно улыбнулся. Лидия тщательно осмотрела ожог на его левой руке, смазала какой-то мазью, забинтовала куском чистой марли.
— Ехал в гости к милой, а попал на пожар, — тихонько сказала Лидия и засмеялась.
Пришел Филипп Петрович, раздраженный, угрюмый. У него было маленькое, острое лицо; нос, бритые скулы, подбородок тоже острые, глаза прозрачные, беспокойные, вонзающиеся во все, как светлые шильца. Он сумрачно, ревниво посмотрел на Максима.