Беспокойный
Шрифт:
То, что голос был именно женский, казалось изощренным издевательством. Женщин на объекте не было – не считая, разумеется, периодически доставляемых с Большой земли испытуемых женского пола, которых в целях сохранения собственного психического здоровья никто и никогда не рассматривал как людей. Впрочем, по непроверенным слухам, кое-кто из охранников порой злоупотреблял служебным положением, тайком наведываясь в их камеры после отбоя. У подполковника Сидоркина это вызывало сложную смесь зависти и брезгливого отвращения. С одной стороны, его организм был здоров, функционировал исправно и настойчиво требовал своего. А с другой, сожительство
– Вы к нему явно благоволите, коллега, – заметил он.
– Просто пытаюсь сэкономить материал, – возразил Сидоркин. – Если нам все-таки удастся удержать фокус, никто не пострадает. Двести девяносто пятому, как обычно, ничего не сделается, а остальных просто не заденет.
– Боюсь, в нашем с вами случае нулевой эффект не может считаться положительным результатом, – сухо проговорил Черных.
– Если эффект будет нулевым, мы просто сместим фокус на соседа, – заявил подполковник, тихонечко, по миллиметру, двигая перекрестие то вправо, то влево. – А впрочем, как прикажете.
«Восемь… семь… шесть…»
– А знаете, – сказал вдруг Сидоркин, – я вспомнил.
– Поехали! – громко воскликнул двести девяносто пятый и помахал рукой – вернее, только кистью, поскольку предплечье было надежно прикреплено к массивному подлокотнику толстым широким ремнем из сыромятной кожи.
– Вот веселая сволочь, – усмехнулся подполковник. – Так передвинуть фокус?
– Оставьте, как есть, – сквозь зубы процедил Черных. Он вцепился в регулятор мощности с такой силой, что побелели суставы пальцев. – Я тебе устрою полет в космос, скотина!
Сидоркин проглотил насмешливую улыбку, которая могла окончательно взбесить и без того пребывающего не в лучшем расположении духа начальника. Конечно, двести девяносто пятый был наглец, каких поискать, да и пародия на первого космонавта получилась дурацкая – лысый клоун напоминал Юрия Гагарина ничуть не больше, чем тестовая камера лаборатории кабину космического корабля «Восток», – но полковник Смерть злился не поэтому. Предназначенный для фокусировки психотропного излучения прибор, который они испытывали в данный момент, был детищем доктора Черных – детищем, увы, мертворожденным, упорно отказывающимся работать, несмотря на все вносимые в конструкцию по ходу испытаний изменения и улучшения. Как и Сидоркин, в глубине души Черных был уверен, что и на этот раз у них ничего не выйдет, и на его месте подполковник, верно, вел бы себя точно так же, если не хуже.
Кроме того, Черных, несомненно, знал, как его называют за глаза и кто наградил его этим прозвищем, похожим на имя злодея из старого американского комикса.
«Три… два… один…»
– Разряд! – резко произнес Черных и сам выполнил свою команду, с силой ударив по клавише ввода.
Изображение на мониторах дрогнуло, исказилось, пошло косыми полосами и пропало окончательно, сменившись черно-белой метелью сплошных помех, динамики астматически
– Так что вы вспомнили, коллега? – инспектируя взглядом шкалы и датчики, рассеянно спросил полковник.
– Я сообразил, на что он смотрит, – ответил Сидоркин.
– Кто?
– Ноль-два девяносто пятый.
– И на что же?
– Там, под самым потолком, проходит вентиляционная труба, такая же, как здесь.
Черных обернулся и посмотрел на тянущийся вдоль правой стены лаборатории жестяной короб, в котором негромко гудел нагнетаемый мощными вентиляторами воздух. Оцинкованный короб имел весьма внушительные размеры: не слишком тучный человек запросто мог проползти по нему если не на четвереньках, то, как минимум, по-пластунски.
– Ну и что? – равнодушно спросил Черных, потихонечку вращая рубчатое колесико верньера.
– Я, кажется, понял, почему он улыбается, чему он так рад, – сказал Сидоркин. – Вы знаете, он любит поболтать. Однажды, в самом начале своего пребывания здесь, он проговорился, что раньше был инженером и специализировался как раз на системах принудительной вентиляции. Я об этом благополучно забыл, а теперь вот посмотрел на его оскал и вдруг вспомнил…
– Ну и… А впрочем, вы, пожалуй, правы. Когда закончим, надо будет устроить этому умнику интервью с начальником режима. Конечно, предотвращение побегов – не наша забота, а его. Но, если произойдет чудо и ваш протеже действительно изловчится уползти от нас через вентиляцию, плохо будет не только и не столько начальнику режима, сколько нам с вами, коллега. Так что осенило вас действительно вовремя… Что вы так смотрите?
Сидоркин, спохватившись, напустил на себя индифферентный вид и сосредоточил внимание на экране, где по-прежнему бушевала черно-белая вьюга.
– Мощность, – глядя прямо перед собой, ответил он на вопрос шефа. – Зашкаливает, Валерий Игоревич. Не многовато?
– Надо же как-то сдвигать все это с мертвой точки! – с досадой откликнулся Черных и вздохнул. – Но вы и на этот раз правы, Петр Фомич. Я действительно слегка увлекся. Не хватало в придачу ко всем прелестям жизни еще и генератор спалить… Пожалуй, на сегодня достаточно, как вы полагаете?
Сидоркин промолчал, поскольку вопрос был явно риторический. Черных плавно убавил мощность до нуля и нажатием клавиши «Escape» отключил генератор. Динамики перестали хрипеть и кашлять, на экраны скачком вернулось изображение, дрогнуло пару раз и стабилизировалось.
Черных посмотрел на лабораторный хронометр.
– Эксперимент длился три минуты двадцать восемь секунд и завершился в двенадцать ноль-семь по московскому времени, – продиктовал он в микрофон звукозаписывающего устройства.
«Как обычно, ничем», – про себя добавил Сидоркин, глядя на экран.
На экране все и впрямь было как обычно. Трое испытуемых по инерции злобно скалили зубы и тихонько рычали, глядя прямо перед собой пустыми, мертвыми глазами; второй справа обмяк в кресле, не подавая признаков жизни, а краснорожий бомж из последней партии конвульсивно бился и извивался в ремнях, как огнетушитель, извергая изо рта белую пену. Его вытаращенные глаза с закатившимися под лоб зрачками тоже были сплошь белые, как пара мраморных шариков. Лишь двести девяносто пятый сидел как ни в чем не бывало, привольно развалившись (разумеется, настолько, насколько это позволяла конструкция кресла и привязные ремни) и растянув в улыбке широкий рот с мелкими желтыми зубами.