Беспокойство
Шрифт:
— Смотрите, товарищ комиссар, бабы корову гонят.
Корова с белой шеей, черными боками уперлась в скользкую землю короткими ногами, рыжее вымя ее с толстыми распухшими сосками волочилось по мокрой траве. Худенькая девчушка, промокшая до костей, комариком носилась вокруг рогатой, подстегивая ее тонкой хворостинкой. Корова бугрила бока. Женщина, одетая в солдатскую фуфайку и большие кирзовые сапоги, с отчаянием говорила:
— Куда мы попали, из пушек перебьют. Зинка, горе мое… Может, вернемся? В этих катакомбах тоже немцы.
И тут Пронька не выдержал:
— Не паникуй, мамаша! Фрицу конец пришел.
Корова вдруг тряхнула головой и ходко пошла под гору. Женщина сняла с себя фуфайку, набросила ее на девчушку и, заметив сидевших на корточках Шпагина и Проньку, укрытых с головой плащ-накидкой, с упреком выкрикнула:
— Ишь спрятались от дождя! А там немцы людей убивают, — ткнула она костлявой рукой в сторону поселка. Хотела сказать еще что-то, но лишь покачала головой и, приподняв отяжелевшую, забрызганную грязью юбку, побежала в сторону катакомб, хлюпая сапожищами по раскисшему суглинку.
…К Шпагину подполз командир десантной группы, весь перевязанный — виднелись лишь одни глаза, — сиплым голосом приказал:
— После обеда, ровно в четыре часа, начинайте. Помните о красной ракете. — Передохнул и еще тише добавил: — Командиров взводов я проинструктировал, как и договорились… На кургане поднимут красный флаг, и вы рвите, комиссар, на соединение… Через поселок самый короткий путь.
Командир группы был намного моложе Шпагина. Умирая от ран, он храбрился, делая вид, что тоже не лыком шит и что еще повоюет. И все же, когда спустились в каменоломни, признался:
— Кажется, все. За себя я оставил старшего лейтенанта Воронова. Дай твою руку, товарищ комиссар.
Держал ее минуты две и все смотрел и смотрел в глаза Шпагину:
— Вы товарищ…
— Нет, нет! — поспешил Шпагин успокоить умирающего капитана. — У меня все отлично. И Воронов хороший командир… Будем пробиваться, как ты приказал, по твоему плану.
Но капитан уже не слышал этих слов.
Приступ малярии начался сразу же после того, как Шпагин похоронил капитана в дальнем отсеке, похоронил тайком, чтобы уберечь десантников от слуха о гибели командира. Обговорив с Вороновым план соединения и место впередсмотрящего в бою, Шпагин лег на холодный каменный пол, закутался в бурку. Он был доволен, что и на этот раз никто не увидит его мучений и он, больной, останется для бойцов крепким и здоровым. В ушах стоял звон. Страшный озноб прокатывался по всему телу. Его ломало и трясло безжалостно. За ребристым поворотом горел фонарь, слышались невнятные голоса.
Но вот звон в ушах прекратился. Голоса стали разборчивыми. Шпагин слышал:
— Пронька, а как там наверху? Скоро пойдем на соединение?
— Скоро, дядя Мухтар.
— Хочешь лепешка? Вкусный лепешка, на молоке. Зинка корову доила. Возьми…
— Сам ешь…
— Зачем сам! Ти не говори так. Я повар.
— Я сыт, дядя Мухтар…
— Ти сит? Когда сит? Там, на НП, немес угощаль?
— Угощал минами да снарядами…
— А флаг на кургане видаль?
— Да, развевается…
— Красный?
— Красный, наш флаг.
— Счастливый ти, Пронька. Красный флаг хочу смотреть. Говорят, кухня работай. А кухня — смотришь: на один человек — ложка пшенки, пять грамм жира. Мука — одна лепешка испек. Какой это кухня! Кухня не хочу работать. Немес пойду стрелять.
Шпагин поднялся, шатаясь, вышел на свет. Возле котла на ящиках сидели Пронька и Мухтар. Низкий потолок навис над ними серой глыбой. В печке потрескивали поленья, из трубы, выведенной в сторону, кудрявился дымок.
— Здравствуйте! — сказал Шпагин. — Обед готов?
Он прошел к котлу, открыл крышку. Паром охватило лицо: из-под желтоватой пузырящейся пены торчали белые мослы. Мухтар поправил колпак на голове, пощипывая жидковатую бороденку, обнажил белозубый рот:
— Суп, товарищ комиссар. Пшенный суп, на вчерашних мослах. Мяса нет, а запах будет. Пожалуйста, проба возьмите…
— А готов?
— Конэшно готов. Всегда готов, товарищ комиссар. Почему не готов? Попробуйте, самый раз готов.
Мухтар наполнил миску жижей, поискал в котле длинным черпаком подходящую косточку, поставил миску на стол, покрытый клеенкой. Два-три жировых пятнышка, похожие на чечевичные зерна, сиротливо плавали на прозрачной поверхности.
— Бульон с жирком, — сказал Мухтар, всматриваясь в бледное, исхудалое лицо Шпагина. Ему показалось, что комиссар еле держится на ногах, и жалость сосущей болью отозвалась в груди начпрода. «Лепешка отдать комиссару, — решил Мухтар. — Лепешка…»
Шпагин покачнулся. Мухтар взял его под руку, посадил на ящик:
— Бульон с лепешка кушай, товарищ комиссар. — Мухтар положил на стол твердый кружочек и, взглянув на Проньку, принялся протирать полотенцем миску.
Подошла Зинка. На ней был белый не по росту халат. Она молча села рядом с Пронькой и озабоченно, по-взрослому, поведала:
— У коровы совсем пропало молоко, а раненые просят. — Ее темные глаза вдруг заморгали, она увидела лепешку, ноздри расширились, и бледный рот слегка приоткрылся.
— Мухтар, — сказал Шпагин, — лепешек-то много у тебя?
— Всем хватит, товарищ комиссар, — покривил душой Мухтар: лепешка была одна, она переходила из рук в руки и вновь возвращалась к повару.
— Угости Зину. — Шпагин закрыл глаза, чтобы не видеть ни лепешки, ни Зины, похожей сейчас на голодного птенца с раскрытым желтым клювом. Мухтар засуетился, делая вид, что ищет что-то. Потоптался среди вещей, подошел к Зинке, сказал:
— Ти, дочка, ходи к своей мать и скажи ей, пожалуйста, путь придет на кухню. Сходи, сходи, ми важный вопрос должны решить.