Беспредел (сборник)
Шрифт:
– Это что? – спрашивает он с набитым ртом. – Буженина?
Белые хлебные крошки шевелятся в его усах, как блохи. Чавкая мясом, он говорит:
– Сыровато как-то.
Так же он говорил на прошлом дежурстве.
Я говорю:
– Не надо трогать мою еду.
Продолжая жевать, Смеханыч выпучивает на меня глаза.
– Заяц! Так это твой бутер?
Так же делано он удивлялся на прошлом дежурстве.
– Ни хрена себе! Людям в стране жрать нечего, а ты деликатесы хомячишь! Вернее, зайчачишь!
Так же тонко он шутил на прошлом дежурстве.
Смешно.
– Не надо. Трогать. Мою. Еду.
Жирными пальцами Смеханыч заталкивает в рот остатки бутерброда.
– Ну извините, холодильник-то общий, – чавкает он и вытирает ладони о давно не стираный халат. – Ладно, что там по смене спихнули? Давай хрен к носу прикинем, с чего начать попроще.
Вместо прикидывания хрена прикрываю нос папкой с бланками о приеме тел. Тошнотворный запах медицинского спирта из пасти коллеги не перебивает даже сожранный им бутерброд.
– Алле…
Смеханыч берет простыню за край у изголовья покойного. Бухой клоун сейчас покажет фокус. Он резко сдергивает ткань с тела и, подняв руку над головой, разжимает пальцы прямо в воздухе.
– …Оп!
Конфетти из хлебных крошек взмывает вверх. Простыня цепляется за ноги трупа и сползает на кафельный пол, тем самым подпортив кульминацию номера. Да и под пологом оказалась не красотка-ассистентка в платье из блесток, а голый мертвый мужик лет пятидесяти.
На теле покойного несколько небольших колотых ран. Две в области печени, одна в правой части груди и одна на шее. Похоже, что раны нанесены тонким острым предметом. Чем-то вроде шила или отвертки. Иных видимых повреждений на теле нет.
Глядя на покойника, мой коллега тянет лыбу.
– Ну здрасьте-забор покрасьте! – говорит он. – Вот так встреча, одногруппничек!
Похлопывая труп по щеке, он говорит:
– А без пинджака-то не так солидно выглядишь, бизьнесьмен.
Глядя в раскрытую папку, спрашиваю:
– Знакомый? Тоже медик?
– Хуедик! – Смеханыч отвешивает покойному оплеуху. – Учились вместе. После меда он в бизнеса подался. Сначала вроде спекулировал и челночил. Барыжничал всяким говном забугорным. Потом – хрен его знает. Но на встрече выпускников все от его «мерина» пообосцались кипятком.
Наклонившись над трупом, почти нос к носу, Смеханыч говорит:
– Ну что, Садов, колясочку-то к гробу успел переделать?
Я говорю:
– Он Садовский. – Приподнимаю картонную папку. – По документам.
Смеханыч распрямляется и говорит:
– А по студенческому билету был Садов. Угадай, какую букву его фамилии мы все время коверкали? – Смеханыч клокочет мокротой в горле и выхаркивает на пол. – Садовский, бля!
Подняв простыню, Смеханыч сворачивает ее в ком и кладет
– Следующи-и-и-ий!
Послушно беру каталку за рукояти и толкаю перед собой. Провожая взглядом своего знакомого, Смеханыч говорит:
– Это просто удивительно.
Смотрю на коллегу, подняв брови.
– Схлопотать от бандюков заточкой в печень?
Смеханыч говорит:
– В удивительное время мы живем. Был херовым студентом-медиком – стал предпринимателем. Раньше за спекуляцию уголовная статья была, а сейчас это называется бизнес. Можно сменить фамилию. Можно стать кем угодно и делать что хочешь. Удивительное время сейчас. Свободное. Время перемен и возможностей. Можно петь идиотские песни. «Зайки-зайчики, баньки-тазики». Бред же. А ведь нравится людям. Слушают, подпевают этому румыну.
Продолжая катить тело, говорю через плечо:
– Так он же болгарин.
– Да какая разница. – Слышу, как Смеханыч снова харкает на пол.
Шаркая ногой по кафелю, растирая харчок, он говорит:
– Еще совсем недавно за такие песни можно было из кабинета цензора прямиком в дурку попасть. А сейчас – на телевидение и стать звяздой.
Паркую каталку у холодильника. Смеханыч говорит мне в спину:
– Даже ты, Заяц, можешь сейчас стать знаменитостью. Допустим, актером.
Мне не видно лица коллеги, но я почти уверен, что он лыбится. Внимание, сейчас будет шутка.
– Народу сейчас нравится всякая херня. Иди в ужасы. Тебя там с руками оторвут. Такая экономия на гриме! – Смеханыч гогочет на всю секционную.
Хороший мужик Степаныч. Веселый.
Забавно, а ведь если бы не такие челноки, как Садов-Садовский, Смеханыч и знать бы не знал про фильмы ужасов. Единственными его ужасами так и остались бы сухой закон да медвытрезвители.
Челноки – одни из первых, кто переступил через упавший железный занавес и двинул на тот берег. А когда вернулись, достали из своих клетчатых баулов столько всего. Новое кино, музыка, мода. Они привезли нам перемены и возможности. Кому-то это позволило взглянуть на мир по-новому. Но для большинства перемены уместились в карман турецких джинсов. А возможности забулькали в бутылке «Амаретто», которое теперь можно хлестать, как Смеханыч, с утра до вечера, не боясь уехать в лечебно-трудовой профилакторий.
Оставив тело Садовского у холодильника, возвращаюсь к коллеге и еще двум трупам, переданным предыдущей сменой.
Смеханыч уже снял простыню с первого. Осматриваю тело. На нем колотые раны, как у Садовского. Кожа покрыта синими тюремными наколками. Гляжу на лицо. Теперь моя очередь здороваться с покойным. Сегодня и впрямь день встречи выпускников какой-то. Этот мой одноклассник не вылезал из спортивных секций. Каждое лето проводил в спортивном лагере. Судя по количеству его наколок, любовь к лагерям не исчезла. Парню пророчили большое спортивное будущее, а он стал бандитским быком. Время перемен. Время возможностей.