Бесприютный
Шрифт:
– - Братцы... горю! В нутре солома пылает, а в голову чад идет.
– - Малюсенькую, братцы... кто в Бога верует... поднесите!
Тут староста сердито крикнул:
– - Не мешай общественному делу!
Микитич кланялся ему.
– - Я што ж... ништо я...
– - Уходи!
– - Иван Макарыч... поверь Богу...
Микитич кланялся старикам.
– - Братцы! Горит... православная душа... погибает! Вспомните Микитича... Ермолай Микитича, братцы! Был, братцы, Ермолай
Он страдальчески царапал грудь, еще более разрывая рубашку.
– - Горю... народ православный!
Мужики хохотали.
Кто-то крикнул.
– - Доколе будет комедь!
Мужики зашумели.
– - Здесь не кабак, а сход. Уходи, не мешай.
– - Братцы!
– - Уходи!
Внезапно Микитич опустился на колени.
– - Спасите! Погибаю... горю...
Крик его походил на вопль.
– - Нутро разрывает!
Мужики уж начинали сердиться.
– - Ну, што с ним делать, с анафемой?
– - Староста!
– - Отдай распоряженье.
Староста распорядился.
– - Полугаров... уведить этого пьяницу!
Дюжий сотский выступил из толпы и положил на плечо Микитича свою тяжелую лапу. Но Микитич с внезапной силой оттолкнул его, вырвался, отбежал на нетвердых ногах... и внезапно мутный, яростный гнев охватил его. Смешно прыгая, вытягивая к старосте руки, он, при общем смехе, принялся выкрикивать.
– - Ты! Ты... ты! Меня... Ермолай Микитича... пьяницей! Ты... ах, ты... бабья застежка!
Полугаров погнался за Микитичем тяжелыми прыжками. Но Микитич не давался ему. Он с юркостью бегал вокруг толпы, лохматый, нелепый в своих отрепьях.
– - Нет... постой!
– - кричал он, -- я тебе все выскажу... все! Забыл, кто в люди тебя вывел? Все я... я... Ермолай Микитич! А ты што со мной сделал? Смотри... смотри!
Он рвал на себе остатки рубахи, обнажая тощее тело.
– - Смотри, застежка бабья... любуйся!
– - Взять! -- орал староста.
И топал ногами на крыльце.
Старики смеялись и ругались.
А Микитич все ускользал от Полугарова и кричал старикам:
– - Смеетесь? И вы... и вы ему помогали топить меня, псы окаянные! И вы... предатели! Кто меня разорил? Кто съел меня? За ваши же общественски деньги восставал я на него, грабителя... а вот он што со мной сделал, гляди! Што! Не смеетесь больше? Зазрило? Кто в голодный год с меня все долги взыскал... а недоимки... скот распродавал! По закону ништо? Ништо по правде сын в солдаты пошел? Больной-то! Помер там... погиб... сын мой! Все он... он... он со старшиной обделали. А вы где были? А вы што смотрели? А теперь я... пьяница? Ха!
Он все убегал от Полугарова.
И как будто вырастал над толпой
– - Псы вы!
Полугаров, наконец, поймал его.
Но Микитич с бешеным визгом ударил его в живот. Полугаров разжал руки, отшатнулся и упал. Микитич отбежал и кричал уже издали.
– - Остатьню избу отбрал... и бабу сманил! Все взял!
– - От тебя уйдешь, -- кричал староста с крыльца, -- заткнул бы глотку-то... в куфарках она у меня.
– - Знаю... бабья застежка!
Он стоял уж над самым обрывом.
– - Все вы, все вы, -- кричал он слезным криком, -- будьте прокляты от меня... на веки вечные... от меня... Ермолай Микитича... бездомного... божьего! Будьте прокляты... Иуды!
Мужики волновались.
Шум стоял невероятный.
Полугаров несся к Микитичу саженными шагами. Но судьба опередила Полугарова. Внезапно перед Микитичем серый мир превратился в черный и враз загорелся, вспыхнул багровым, палящим пламенем... и из пламени этого прямо на него мчался саженными прыжками громадный, страшный черный зверь с оскаленными зубами.
Микитич отчаянно закричал.
Отступил.
И исчез под обрывом.
...Весь сход бросился к круче.
Тревога охватила село.
Со всех сторон бежали люди к реке. Подобрав полы ветхого подрясника, торопливо бежал батюшка, за ним несся поджарый псаломщик. Из всех ворот выскакивали люди, кто с чем, громко и тревожно переговариваясь.
– - Невод тащите!
– - кричал кому-то в улицу высокий и худой мужик, -Павла Павлыч... багры не забудь!
– - Кто-о?
– - неслось откуда-то.
– - Багры-ы...
Берег запрудили мужики и бабы.
Быстробегущую поверхность реки бороздили лодки. Забрасывали сети, щупали баграми.
– - Кузьма-а!
– - неслось по реке, -- заводи глубже... вправо, вправо!
– - Ле-ве-е-й...
– - Держи к заводи!
Невод закидывали, вытаскивали, пыхтя и захлебываясь, щупали веслами, баграми. Среди гомона на берегу батюшка с растерянным видом кричал.
– - Ну-ко, ребятушки!.. Благословись... еще разок! К кустам-то, к кустам... Ониси-и-м!
– - О-о-о!
– - неслось по реке, не умолкая, вспугивая уток по камышам.
А вверху, каркая, кружились галки, как будто чуя добычу. Весь серый свет теперь интересовался Микитичем, искал и звал его, но Микитичу уж ничего не надо было. Как будто по доброй воле, устав бродить по темным омутам, попал он к вечеру в невод... Тут же на берегу его положили на рогожку, другою прикрыли, поставили караульных.
– - Караульте, ребята, хорошенько, -- шутили мужики, -- чтобы не сбежал, пока его благородие приедет.