Беспризорный князь
Шрифт:
По лицу Глобы не было видно, что он этим расстроен.
– После свадьбы Кукша мне кузню отдал, – подтвердил догадку Глоба. – Сказал: «Старый я, чтоб работать, буду внуков пестовать!» Так и живем. Это, княже, тебе! – кузнец указал на нож.
Иван полез в кошель.
– Не надо! – остановил Глоба. – Не обижай!
– Погоди! – сказал князь.
Он встал и прошел в угол. Гости являлись к нему с подарками. Князь сваливал их в сундук, даже не разглядывая – не за тем ехал. Пригодились теперь. Покопавшись, Иван выудил из сундука шелковый убрус. «Женке твоей, княже!» – сказал принесший его боярин. Княгиней не назвал, мохнорылый!
– Себе не хочешь, жене возьми!
Глаза Глобы вспыхнули. Расшитый красными цветами по лазоревому полю, убрус был необыкновенно хорош. Кузнец представил, как зальется радостью лицо Яны, как выйдет она в церковь в обнове… Да весь Подол обзавидуется! У кого еще такой есть?
– Дорогой дар! – пытался воспротивиться Глоба. – Не по званию.
– У князя и подарок княжеский. Аль нет?
– Пожалуй! – согласился кузнец и, бережно сложив убрус, спрятал его за пазуху. – Скажи! – спросил, покончив. – Молвят: сядешь ты в Киеве?
– Кто молвит? – насторожился Иван.
– Да бают…
«Растрепали! – рассердился Иван. – А чего удивляться? Что знают двое, знает и свинья».
– Сам как думаешь? – спросил, сощурившись. – Примет люд?
– Отчего нет? – удивился кузнец. – Да за тебя все – горой! Помнят, как половцев бил! Да и я поведал…
«Это точно!» – подумал князь.
– Так сядешь или нет? – не отстал кузнец.
– Поглядим! – уклонился Иван.
– Дело твое, – не стал настаивать кузнец. – Меня просили передать: посадские за тебя! Коли что, кликни! Где найти, ведаешь.
Глоба откланялся и ушел. А Иван еще долго ходил по гриднице и улыбался.
– Аз, худый [50] , раб Божий Святослав, в святом крещении Тимофей, стоящий ныне перед судием небесным, заповедаю детям, братьям и родичам своим, лучшим мужам Киева и люду его призвать на великий стол князя Галицкого и Волынского Ивана и служить ему верно, как служили мне. Бо не ведаю иного, кто болел бы так за землю русскую, кто мог обустроить и сохранить ее. Аще кто воспротивится этой воле моей, то судья ему Господь, все ведающий о делах и помыслах наших…
50
Грешный.
Митрополит читал громко, отчетливо выговаривая слова. Заполнившая собор толпа внимала в благоговейном молчании. Иван не отводил взгляда от Никодима. Митрополит был слабым местом их плана: он не любил Ивана. Помешать избранию грек не мог, а вот гадость сделать – запросто. Объявить, скажем, что князь не стоек в вере. Простому люду от этого не горячо и не холодно, а вот князья-соперники обрадуются. Им, главное, повод. Покойный Святослав, и тот не смог улестить грека. Никодим уперся и сказал: «Нет!»
Чего не сумел сделать Великий, решил хрисовул. Прибыв в Киев, Иван отнес пергамент греку. Тот рассмотрел золотую печать, поцеловал ее и только затем развернул свиток. Пробежав его глазами, поднял изумленный взор.
– Могу оставить тебе грамоту, – сказал Иван, – а могу и забрать. Мне дали, значит, и воля моя. Решай, владыка!
– Кого хочешь в патриархи? – поспешней, чем следовало, спросил Никифор.
– Дела церковные, – пожал плечами Иван, – мешаться не стану.
Огласить духовную Святослава и провести
– Подойди, княже! – сказал митрополит, закончив чтение.
Иван взбежал на солею [51] и повернулся. Сотни глаз уставились на него, будто вопрошая: «Ну?» Спина Ивана похолодела, а затем стала мокрой. Как ни готовился он к этому моменту, как ни оттачивал слова и жесты, все вылетело в один миг. Иван растерянно застыл.
– Поклонись! – шепнул митрополит.
Иван согнулся, коснувшись рукой пола, и выпрямился.
51
Возвышение перед алтарем в церкви.
– Что скажете, люди? – зычно спросил Никифор.
– А чего говорить? – крикнули из задних рядов. – Крест целовать надо!
Толпа одобрительно загомонила. Иван искоса глянул на стоявших у амвона князей. Изумление, застывшее на их лицах, еще не сошло.
– Все так мнят? Или есть супротив?
– Не тяни, владыка! – выступил Горазд, старший из киевских бояр. – Давно сговорено. Давай крест!
Никифор взял с аналоя серебряное распятие и протянул боярину.
– Присягаю великому князю Ивану на верность! Клянусь служить ему верой и правдой. Господь тому свидетель!
Горазд приложился к кресту и отошел. Следом подскочил другой.
– Присягаю!..
– Присягаю…
Лица, молодые и старые, бородатые и с чуть заметным пушком, возникали перед Иваном, люди крестились, прикладывались к кресту и уступали место следующим. Бояре, воеводы, тысяцкие, выборные от ремесленных концов – лучшие мужи киевские. В стольном граде сесть можно только их волей, против лучше не пытаться. Случалось, брали Киев на щит князья, но на столе не задерживались. Как править, если не подчиняются? Как ни велика дружина, как ни хороши вои, но на каждого из них – сто, двести киевлян. Окружат на улочке, забросают с крыш камнями, истычут копьями, порежут ножами – и все! Кончилось правление. Киевляне в своем городе хозяева. Захотят – призовут князя, захотят – прогонят. Могут бросить в поруб, могут, передумав, обратно вырубить. А то и вовсе замучить, как случилось с Игорем Святым [52] . Схима – и та не спасла князя, растерзали. Своенравны бояре Галича, но рядом с киевскими – овечки смиренные.
52
Игорь Черниговский из династии Ольговичей. Был свергнут с великокняжеского престола Изяславом Мстиславовичем, брошен в поруб, а после пострижен в монахи. Убит разъяренной толпой киевлян в 1147 г. Канонизирован православной церковью.
– Теперь ты, княже!
Распятие колыхалось перед глазами Ивана.
– Клянусь беречь и защищать град сей, люд его и имение его. Клянусь судить по Правде и по совести, искоренять разбой и кривду, татьбу и лихоимство. На сем целую крест святой!
– Слава Великому князю! Слава!..
Посреди собора образовался коридор. Иван соступил с солеи и двинулся к выходу. «Слава!» – гремело со всех сторон. Кричали ему. Бесприютному сироте, приемышу, изгою, ромейскому рабу, человеку из другого времени. Великому князю Руси…