Бессердечный
Шрифт:
Рамон на этот раз вооружился винчестером, я прихватил самозарядный карабин и пару ручных гранат. Вовсе не лишняя предосторожность, если принять во внимание возможную встречу с одним из душителей или даже их хозяином.
Зашли с заднего двора, попросту перемахнув через забор, благо сторожевой пес бесновался на прочной цепи. Едва успели повязать на лица шейные платки, как на шум выглянул какой-то паренек; Рамон попросту ткнул его прикладом под дых и затолкнул обратно в дом. Я ворвался следом, и мы пробежались по комнатам, сгоняя всех домочадцев
– Берите кассу и уходите, – предложил он, приняв нас за грабителей.
– Милейший, – улыбнулся я, поправляя темные очки, – так легко вы от нас не отделаетесь.
Ветеринар побледнел, но присутствия духа не потерял и выдвинул новое предложение:
– Если отпустите младшего, он снимет депозит. Не берите грех на душу, деньги того не стоят.
– Господин Горски, – нахмурился тогда Рамон, который стоял у окна и контролировал ворота, – ваши слова могут быть расценены как попытка подкупа должностных лиц при исполнении служебных обязанностей.
Сказанная сухим канцелярским языком фраза произвела на хозяина смешанное впечатление: перестав беспокоиться по поводу наличности, он принялся озадаченно вертеть головой, разглядывая то меня, то Рамона.
– Но вы не в форме, господа… – пролепетал Томаш.
– Работа наша не терпит огласки, – многозначительно хмыкнул крепыш.
А я улыбнулся:
– Вы так горите желанием отправиться в Ньютон-Маркт, господин Горски?
– Нет! – встрепенулся ветеринар, затем немного успокоился и заявил: – Зачем вы здесь? Я не совершал ничего предосудительного!
Я просто развернул сверток и бросил ему на колени. Дедка при виде черной кожи словно паралич разбил. Он открыл рот, но не смог вымолвить ни звука, попытался встать, покачнулся, и пришлось усадить его обратно.
– Понимаете, чем вам это грозит? – участливо поинтересовался я после воистину театральной паузы.
– Я не знаю, что это! – завопил ветеринар, голос его дрожал столь сильно, что любой состав присяжных признал бы его виновным, не совещаясь и пяти минут. – Уберите эту гадость! – попытался он сбросить сверток на пол. – Я не знаю, я ничего не знаю!
Я взял стул, уселся напротив и попросил:
– Господин Горски, просто расскажите нам обо всем.
– Но я ничего не знаю! – воскликнул дедок и сбросил с колен сверток с кожей мавра, на этот раз удачно.
Я вздохнул и предупредил:
– Вы так хотите угодить за решетку, господин Горски? Знаете, какой срок обычно назначают за антинаучную деятельность? Вы умрете в тюрьме и никогда больше не увидите близких.
Ветеринар сцепил руки и отрезал:
– Я ничего не знаю!
– Кого вы защищаете, родных? – уточнил я. – Думаете, если пойдете в тюрьму, им ничего не будет грозить? Полноте,
– Шпион-н-наж? – заикаясь, проблеял ветеринар, и показалось, будто его вот-вот хватит удар. – Измена родине? Я ничего не знаю об этом! Я никого не предавал!
– Все так говорят, – уверил я собеседника, поднялся на ноги, навис над стариком и мрачно уставился на него с высоты своего роста. – Связь с египетской разведкой, по нынешним временам, грозит виселицей, никак не меньше. Если повезет, домочадцев сошлют на поселение, но повезет или нет – зависит только от вас.
– Я ничего не знаю! – вновь заладил дед как заведенный.
Я охлопал его карманы, вытащил связку ключей и отошел к железному ящику кассы.
– Что вы делаете? – охнул ветеринар. – Вы не имеете права!
Не обратив на этот жалкий лепет никакого внимания, я отпер замок, порылся в кассе и без особого удивления выудил из-под гроссбуха стопку египетских гиней. Пересчитал новенькие банкноты и объявил:
– Сто гиней. Сто! – потом устало поморщился и покачал головой. – Факт вашего сотрудничества с иностранной разведкой подтвержден документально, теперь только чистосердечное признание способно смягчить вашу участь.
– Будете сотрудничать, – произнес от окна Рамон, – или сгниете на каторге. Решать вам.
Ветеринар поник и глухо произнес:
– Я вряд ли смогу быть вам полезен. Мне просто заплатили за молчание.
– Рассказывайте!
– Ночью, это было позавчера, разволновались лошади. Я вышел их проверить и потерял сознание, – поведал Томаш Горски. – Очнулся в каком-то подземелье, подвале. Меня поставили перед выбором: работать на них или умереть.
– Кто?
– Мавры. Лиц я не видел.
– Сколько их было?
– Четверо. Я видел четверых.
– Делали им татуировки?
– Да.
– Всем?
– Да.
– Инструмент?
– Иглы и краски у них были свои.
После этого я попросил описать помещение, в котором пришлось работать, но ветеринар лишь твердил, что был в некоем подвале, пыльном и грязном, с подпиравшими потолок каменными колоннами и голыми стенами. Электрической проводки там не было, горели только свечи.
– На обратной дороге мне завязали глаза. Кажется, это были какие-то катакомбы. Три лестницы, помню точно.
– Отлично! – подбодрил я ветеринара. – Как долго вы возвращались в город?
– Час или два, – предположил Томаш. – Сначала нас сильно трясло, потом дорога стала лучше. Возможно, меня просто возили по кругу, но что вывозили за город – никаких сомнений в этом быть не может.
– Что потом?
– Высадили перед домом. Когда я снял с глаз повязку, рядом уже никого не было.
– Досадно.
Я подошел и сорвал с шеи ветеринара нарядный платок, который никак не сочетался с его строгих оттенков одеянием. На дряблой коже четко выделялись бледные отпечатки ладоней.