Бессильная
Шрифт:
Натан замирает подо мной, борьба, казалось, исчезает из его глаз. Я сдвигаюсь, приседаю рядом с ним и смотрю на его поверженную фигуру. — А теперь вставай, пока я не передумал, — пробормотал я, поднимаясь на ноги. Когда он не сдвинулся с места, я добавил: — Терпение для меня так же чуждо, как и милосердие, так что я бы не стал испытывать твою удачу.
В этот момент он поднимается на ноги и встает перед своей сгрудившейся семьей, закрывая их от меня. Защищая их от монстра. Я не свожу с них глаз, впитывая слезы, текущие по их щекам, и рыдания, срывающиеся с их губ, пока отдаю
Они поспешно выполняют мои команды, связывая пленников, а я небрежно добавляю: — Держитесь боковых улиц. Очевидно, я сегодня в хорошем настроении. Чувствую себя милосердным, если хотите, — выдохнул я. — Так что я предпочел бы обойтись без зрителей.
Имперцы хмыкают в знак согласия, слегка улыбаясь моей идее милосердия. Через несколько минут Натан, Лейла и двое их мальчиков привязаны и бредут за лошадьми. Они крутят головами по сторонам, в их взглядах горит ненависть, когда они смотрят на Эбигейл, связанную и крепко держащуюся в моей хватке.
Они знают, что теперь произойдет. Моя репутация довольно известна, рассказы о чудовище-убийце ходят по улицам.
Это та часть, где я убиваю Обыкновенных, а Имперцы сопровождают преступников в Скорчи, где они, скорее всего, последуют за ней в смерть. В условиях дневной жары и ночных заморозков добраться до другой стороны пустыни, где расположены города Дор и Тандо, — задача не из легких. Не говоря уже о том, что я только что приговорил эту семью к попытке сделать именно это, не имея ни припасов, ни еды, ни воды, ни надежды.
Это гораздо более мучительная смерть, чем та, которая ждет их дочь-обыкновенную.
— Пожалуйста! Я умоляю вас, пожалуйста, пощадите ее! — кричит мне Лейла между рыданиями, шаркая по булыжникам за лошадьми. — Она всего лишь ребенок...
Имперец, сидящий на лошади сзади, ударяет ее по лицу, прерывая ее мольбу. — Заткнись, Трущобница.
Я отрываю взгляд от сцены, оттаскиваю девочку в сторону и иду по улице. Ее слабые попытки вырваться из моей хватки были бы комичны, если бы не невеселая ситуация, в которой мы оказались.
Она жутко тихая для ребенка, которого тащат на смерть. Большинство Обыкновенных уже кричат, умоляют и выторговывают себе жизнь. Но ее борьба безмолвна, ее взгляд пронзителен. Я не свожу глаз с пустых переулков, по которым мы движемся, размышляя о том, насколько привычным должно быть умение скрывать все, что есть, чтобы спрятать свои эмоции, даже находясь перед лицом смерти.
Я направляю нас по тенистой аллее, еще не тронутой слабым солнечным светом, начинающим окрашивать королевство в золотистый цвет. Обыкновенная — Эбигейл — извивается, в десятый раз пытаясь вывернуться из моей хватки. Я смотрю на нее сверху вниз, и в моем голосе звучит забава: — Ты настойчивая, маленькая, не так ли?
Она хмыкает, отчего ее огненные волосы мелькают вокруг лица, а затем наносит сильный удар ногой по моей голени. Я был бы впечатлен ее формой, если бы не мое растущее разочарование. Я опускаюсь перед ней на корточки, чтобы ее зеленые от гнева глаза встретились с моими. Только когда она поднимает
Она моргает, и как раз в тот момент, когда я думаю, что она вняла моему предупреждению, она топает мне на ногу, прежде чем безуспешно попытаться вырвать свою руку из моей хватки. А потом она визжит, молотит руками в попытке убежать от меня.
— Ладно, что ж, мы не можем этого допустить. — Я достаю нож из ботинка и бормочу: — Ты не собираешься облегчать мне задачу.
При виде кинжала она сглатывает, внезапно замирая. — Просто воткни это мне в сердце, — выпаливает она, не сводя глаз с ножа, голосом нежным, каким может быть только у ребенка. — Я слышала, мама говорила, что так быстрее.
— А сейчас? — тихо спрашиваю я. — Есть и другие быстрые способы, ты же знаешь.
И я знаю их все до единого.
Я вижу, как она вздрагивает, когда я приближаю лезвие к ней, как расширяются ее глаза, когда она наконец позволяет себе почувствовать ужас, который так отчаянно пыталась скрыть. Затем она делает глубокий вдох, похожий на согласие, и зажмуривает глаза, чтобы не видеть перед собой морду монстра.
Кинжал режет, режет легко.
Девочка...
Эбигейл.
…прерывисто вздыхает.
Через мгновение она открывает слезящийся зеленый глаз. Моргает, когда путы соскальзывают с ее запястий и падают к ее ногам. Ее взгляд перебегает с ее невредимого сердца на мое лицо, а затем останавливается на кинжале в моей руке. — Разве ты не собираешься всадить его мне в сердце?
Мои губы дергаются. — Слушай внимательно, Эбигейл. Я разрезал твои путы, и теперь ты должна оказать мне ответную услугу. Мне нужно, чтобы ты молчала и не сопротивлялась. ЭбигейлЯ внимательно изучаю ее лицо, прежде чем добавить: — Понятно?
Не дожидаясь ответа, я снова начинаю вести нас по улицам и переулкам. Видимо, она поняла меня достаточно хорошо, потому что теперь идет молча, не делая никаких движений, чтобы вырваться из моей хватки.
Когда Скорчи появляются в поле зрения, двое Имперцев, стоящих на его краю, тоже не обращают на них внимания. Они не обращают внимания на семью, за которой они должны были наблюдать, и уходят в пустыню, теперь размытые фигуры усеивают песок. Я выглядываю из-за стены переулка и наблюдаю, как Имперцы ведут праздный разговор. Вскоре они пожимают плечами и, крутанувшись на пятках, отправляются обратно по улице.
Типично.
Я рассчитывал на предсказуемую лень стражников и их неспособность довести дело до конца. И я не хотел, чтобы изгнанную семью провели по улицам, как это обычно бывает, потому что тогда у меня будет толпа свидетелей моего предательства.
Когда они прошли мимо нас, мы выскользнули на улицу и направились к песку. Семья далеко впереди, и поскольку я сам чувствую себя довольно лениво, я протягиваю руку, чтобы ухватиться за одну из способностей Имперца к вспышкам. Скоро он выйдет из зоны моей досягаемости, поэтому я поспешно подхватываю девочку и мчусь в пустыню.