Бессмертие (Часть 1)
Шрифт:
– Вот уж чего не ожидал от наших визионеров... Они еще пожалеют, что проглядели этот источник политических выгод. Неужели они возомнили, что такое дело, как открытие Пути, можно провернуть без согласия землян? Между прочим, что творится на Пухе Чертополоха?
– Борьба пока ведется в открытую. Я не заметил признаков подрывной деятельности.
– М-да, как сложно в моем положении поддерживать равновесие, сколько фракций приходится сталкивать лбами... Я знаю: мне не век сидеть в президентском кресле. Я не мастак скрывать свои убеждения, и вообще, в наше время такие убеждения скрыть непросто.
– Фаррен Сайлиом чуть ли не с мольбой посмотрел на Ольми.
– Боюсь, любопытства у меня не меньше, чем у сенатора Тикка. Что вы думаете насчет Пути?
Ольми едва заметно покачал головой.
– Я настроился прожить без него, господин президент.
– Но ведь рано или поздно вы не сможете обновлять части тела... Или дефицит уже ощущается?
– Уже, - подтвердил Ольми.
– И что же, добровольно уйдете в городскую память?
– Или умру, - улыбнулся Ольми.
– Но до этого еще не один год.
– ------------------------------------------------------------------------
* Наркотик. который сглаживает память, блокируя в подсознании доступ к беспокоящим воспоминаниям.
– ------------------------------------------------------------------------
– Вы очень много лет прослужили Гекзамону, господин Ольми, и всегда оставались загадкой. К такому выводу я пришел, изучив ваш послужной список. Что ж, отставка так отставка, не буду отговаривать... Но скажите в двух словах: что может произойти, если мы откроем Путь? Ведь вы занимаетесь этой проблемой, не правда ли?
Секунду-другую Ольми молчал. Судя по всему, президент знал больше о его новом поприще, чем хотелось бы.
– Господин президент, нельзя исключить, что Путь снова оккупировали ярты*.
– Вы совершенно правы. Наши горячие неогешели склонны недооценивать эту возможность. В отличие от меня.
– Фаррен Сайлиом устремил на Ольми пристальный взгляд, затем обернулся и легонько постучал кулаком по перилам.
– Официально я освобождаю вас от служебных обязанностей. Неофициально - рекомендую продолжать ваши исследования.
Ольми выразил пиктом согласие.
– Благодарю за работу на Земле. Если у вас появятся новые соображения, поставьте меня в известность любым способом. Мы высоко ценим ваше мнение, хотя вы, похоже, считаете иначе.
Ольми покинул платформу, когда в поле зрения опять появилась Земля вечное бремя на душе, дом, от которого он отвык и который отвык от него: символ боли и торжества, крушения и новых надежд.
ГЕЯ, ОСТРОВ РОДОС, ВЕЛИКАЯ АЛЕКСАНДРЕЙСКАЯ ОЙКУМЕНА, ГОД АЛЕКСАНДРОСА 2331 - 2342-й
До семи лет Рита Береника Васкайза росла, как дичок, на побережье близ древнего порта Линдоса. Солнце и море были девочке няньками, а отец с матерью научили ее лишь тому, что ей самой хотелось узнать, то есть довольно многому.
Среди истертой позолоты зубчатых стен, колонн и ступеней заброшенного акрополя бронзовокожая глазастая босоножка была как юркая рыбешка в воде.
В
Мать Риты - стройная женщина с рыжеватокаштановыми кудрями и большими, как у дочери, глазами - провела ее по городу к белому строению из кирпича, камня и алебастра, дому академейского дидаскалоса первого уровня, специалиста по обучению детей. Одна-одинешенька стояла Рита перед дидаскалосом в залитом теплым солнцем экзаменационном зале, стояла босая, одетая в простую белую рубашку и отвечала на нехитрые вопросы. Если учитывать, что ее бабушка основала Академейю Гипатейю, экзамен был формальностью, однако формальностью важной.
В ту поездку они не навестили софе** - она хворала. Поговаривали, что она при смерти, но через два месяца все обошлось. Маленькая Рита не приняла этого близко к сердцу, она почти ничего не знала о бабушке, да и видела ее всего один раз, в младенческие пять лет.
В девятое лето бабушка позвала ее на Родос - погостить перед началом занятий. Анахоретку-софе многие почитали как богиню, чему немало способствовали ее таинственное появление в Ойкумене и богатая легендарными событиями жизнь. Рита не знала, как относиться к ней, - слова отца и матери кое в чем удивительно расходились с мнением линдосцев.
Низкий каменный дом в позднеперсидском стиле - четыре комнаты и студия, лепные украшения из гипса - стоял на скалистом мысу недалеко от Великой гавани, венчая собой невысокий обрыв. С тропинки, что пересекала огород, Рита смогла заглянуть за кирпичную стену древней крепости Камибсес, стоявшей у края мола по ту сторону гавани, как гигантская каменная чаша. В сотне локтей за крепостью застыл на страже безрукий исполин колосс, и массивный постамент из кирпича и камня, окруженный водой, прибавлял ему величия и достоинства.
– Она ведьма?
– тихо спросила Рита отца у парадного входа.
– Тес!
– ее мать Береника поспешила прижать к губам Риты палец.
– Она не ведьма, - улыбнулся Рамон.
– Она моя мать.
Вот бы дверь отворил слуга, подумала Рита. Но софе не держала слуг. Улыбаясь, Патрикия Васкайза сама вышла на крыльцо - смуглокожая, беловолосая, сухая, как жердь, с умнющими глазами в глубоких впадинах, иссеченных сонмом морщин. Даже среди лета над холмом носился прохладный ветер, и Патрикия ходила в черном платье до пят.
Береника не двигалась, склонив голову и прижав руки к бокам. Маминого благоговения Рита не понимала: конечно, софе старая и костлявая, но не страшная. Пока, во всяком случае. Девочка взглянула на Рамона, и тот кивнул с ободряющей улыбкой.
– Будем завтракать.
– Голос Патрикии звучал хрипловато и густо, почти по-мужски.
Она медленно направилась в кухню, точно отмеряя каждый шаг; подошвы сандалий шаркали по неровному камню пола. Руки дотронулись до стула, будто приветствуя старого друга, затем постучали по ободу древнего железного таза и наконец погладили край побелевшего от времени стола, уставленного блюдами с фруктами и сыром.