Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт
Шрифт:
И вновь тишина вокруг них и их решимость были нарушены: вдали застучали подковы лошадей, их шум приближался с каждой минутой. Джесси и Джон сидели со сжатыми руками, глядя в темноте друг на друга; лошади подскакали к самой палатке. Всадники быстро спрыгнули с коней. Сапоги застучали по небольшому деревянному настилу перед палаткой. Джесси и Джон поднялись, когда в палатку вошел генерал Хантер, высказавший комплименты генералу Фремонту и принявший командование армией Запада.
Их поезд должен был прибыть в Сент-Луис в девять часов утра, но добрался до города лишь в девять вечера. Когда они подъехали к дому Бранта, то обнаружили, что улица и все свободные участки вокруг дома запружены женщинами и детьми, молодыми парнями и стариками, собравшимися с раннего утра. Выходя из кареты, они услышали крики и приветствия. Толпа расступилась, открыв им проход, и Джесси увидела, что над входом висят гирлянды, а ступени лестницы засыпаны
— Не обращайте внимания, генерал Фремонт и Джесси, мы с вами в час опалы.
Джон встал в проеме двери лицом к толпе, пытаясь сказать слова благодарности. Джесси не хотела, чтобы эти добрые люди видели ее слезы; она вошла в дом и сразу же поднялась в свою крошечную спальню, где с балкона можно было наблюдать, что происходит внизу. Джесси увидела, как расступилась толпа на боковой улице и проехала группа всадников с факелами. Это были гвардейцы Загония, многие из них с повязками, в мундирах со следами пуль. Они остановились перед домом Бранта, повернулись лицом к нему, обнажили сабли и отдали последний салют своему командующему.
Это было так трогательно, что по щекам Джесси побежали слезы: эти офицеры гвардии Загония были уволены со службы вместе с Джоном, их назначения аннулированы; раненые и погибшие были отвергнуты, те, кто так отважно сражался у Спрингфилда, погибли напрасно.
На нее обрушилось чувство, схожее с тем, какое испытала она в индейской резервации Делавэра. Она села на край своей железной кровати и закрыла лицо ладонями. Джесси понимала, что едва начавшаяся война для них кончилась. Им остаются расследования и суды, обвинения и претензии, горечь поражения и отчаяния. Однако с неожиданно промелькнувшей ясностью она увидела, что все это верно для каждого, вовлеченного в эту страшную войну. Лишь немногие добьются чего-то большего, чем поражение, отчаяние и смерть.
Она услышала последний взрыв приветствий толпы внизу; слышала, как развернулись лошади и зацокали по булыжной мостовой; как расходился народ и наступала ночная тишина, слышала, как устало муж поднимался по лестнице.
Что им делать теперь? Куда повернуться? Как они встретят грядущее?
Она встала, молча переживая щемящую боль в сердце, ей было трудно дышать. Вспомнила то, что было двадцать лет назад: она была беременна своим первым ребенком, и в это самое утро Джон уезжал в свою первую большую экспедицию на Запад. Ей пришлось провести без него шесть месяцев. Она пришла в ранние часы в библиотеку отца помочь ему в работе. Они сделали то, что намечали, и отец уехал в сенат. Как и сейчас, сумеречный свет раннего утра навеял ей гнетущее чувство одиночества. Потом она заметила, что отец оставил на ее столе записку с цитатой из Марка Аврелия:
«Не тревожься о будущем, ибо когда подойдешь к нему, то появятся те же ведущие тебя мотивы, которые оберегают тебя в настоящее время».
Она услышала, как Джон поднимается по последним ступеням. Она отвернулась от окна и с легкой улыбкой быстро прошла к двери, чтобы открыть ее мужу.
Книга седьмая
И НА НАШЕЙ УЛИЦЕ БУДЕТ ПРАЗДНИК
Когда становилось невмоготу переносить муки войны, когда вокруг нее витала смерть бывших боевых товарищей, сыновей близких знакомых и казалось, что нация уничтожит себя, она пыталась укрыться в маленьком коттедже в Блэк-Пойнте, простом и чистом, где ветер и дождь Запада освежали и оживляли все окружающее. У нее были три союзника-энтузиаста — Лили, Чарли и Фрэнк, которых еще сильнее, чем ее, тянуло в Сан-Франциско. Тем не менее она понимала, что они не могут отправиться домой: им придется оправдываться перед комитетом конгресса; после оправдания Джон может быть назначен на новый военный или гражданский пост, который позволит ему приложить свои таланты и опыт в интересах прекращения военных действий.
Джесси попыталась арендовать меблированный дом в Нью-Йорке, но в город, загруженный военными заказами, приехали тысячи людей с Севера. Она не нашла подходящего жилья и, чтобы вызволить членов семьи из отелей и собрать их под родной крышей, купила меблированный дом на Девятнадцатой-стрит. Джон перенес свои документы в небольшой кабинет на нижнем этаже, где проводил дни, готовясь к своей защите в комитете конгресса. В утренние часы Джесси помогала ему, подбирая необходимые документы и составляя соответствующие резюме. Они работали упорно и последовательно, редко касаясь в своих беседах других вопросов. Но Джона часто вызывали в Вашингтон, запрашивая у него дополнительную информацию, и в результате у Джесси появилась возможность посвятить часть времени выполнению задачи, которая волновала ее больше всего. Больные и раненые
Устроив семью в доме на Девятнадцатой-стрит и зачислив детей в школы, Джесси всю вторую половину дня занималась сбором средств. К старым друзьям она подходила с лаской; от других старалась получить деньги иным, доступным ей путем: убеждая, льстя, пристыжая, как это делала она в Сент-Луисе, или же убеждая не видевших войны и никогда не закрывавших глаза умершему солдату и не понимавших величие его долга и ценность вклада помогающих раненым. Помимо сбора средств она выступила инициатором движения по снабжению госпиталей книгами и журналами, призывала женщин ежедневно навещать больных и писать письма под диктовку раненых; украшать палаты, принося выращенные дома цветы. День, принесший миг счастья потерпевшему бедствие и приблизивший его хотя бы на один шаг к исцелению, она считала прекрасно проведенным днем. Почти из каждого штата Севера и Запада поступали письма от матерей, благодаривших ее за внимание к умиравшим сыновьям; от жен и сестер, чей муж или брат вернулся домой благодаря ее усилиям, обеспечившим хороший медицинский уход; от мужчин, вернувшихся в строй и не забывших бесед с ней, ее содействия в отыскании специалиста, сумевшего вылечить руку или глаз.
Она приняла близко к сердцу отчаянное положение раненых офицеров бывшей гвардии Загония, обнищавших, лишенных права на лечение за счет правительства. Условия, в которых жили их семьи, были просто невыносимыми. По мнению Джесси, они заслужили не только право на госпитализацию и финансовую помощь для лечения, но и глубокое уважение за отважные действия в ходе войны. Однажды ее осенило, как можно добиться признания их заслуг: она поехала в Бостон, встретилась с руководством издательства «Тикнор энд Филдс» и сказала, что готова написать книгу «История гвардии». Хозяин фирмы Тикнор выдал ей аванс в шестьсот долларов, которые она тут же отдала на оплату ухода за пострадавшими офицерами. Выбрав столовую своего дома как рабочее место, она отнесла туда сообщения о гвардии, когда та находилась на пути в Спрингфилд, и записи Джона о ее формировании. Джесси работала одиннадцать дней с семи часов утра до обеда, когда нужно было освободить стол. Издательство «Тикнор энд Филдс» без промедления отпечатало «Историю гвардии». Книга молниеносно разошлась среди читателей на Севере, жаждавших рассказов о героизме и победе. Джесси получила за книгу несколько тысяч долларов и отдала их в фонд помощи офицерам Загония.
Не вызывавшая споров благотворительная деятельность оказалась полезной и для нее самой. Ведь на политическом фронте она не имела благоприятных возможностей. Ее репутация была подорвана и находилась на низком уровне, была несравнимой с той, в 1856 году, когда почти половина нации восхваляла «Фремонта и Джесси». По стране ползли слухи о ее беседе с президентом Линкольном в невыгодном для Джесси свете. Люди судачили о том, что она предстала перед президентом грязная и неопрятная и будто бы Линкольн потом рассказывал: «Она набросилась на меня так яростно, что я был вынужден приложить весь такт, чтобы избежать ссоры». Утверждали также, будто она воинственно заявила Фрэнку Блэру, что имеет такое же право принимать участие в войне, как любой мужчина. Армия осуждала ее за «узурпацию» поста начальника штаба. Все подобные слухи передавались из уст в уста, обрастая новыми подробностями: искаженными и даже сознательно извращенными; ее иногда шокировало до глубины души стремление недругов представить ее честолюбивой, настырной, властной, тщеславной и не осознающей своего места женщиной. Для нее теперь было куда приятнее войти в палату больницы с подарками для страдающих парней, чем оказаться втянутой в тяжбу между военной и политической властями.
Весной Джесси и Джон отправились в Вашингтон, где должны были присутствовать на официальных слушаниях в совместной комиссии верхней и нижней палат конгресса. Вновь, как в военно-полевом суде десять лет назад, над их репутацией и личным положением нависла угроза. Однако слушания — не судебный процесс: их проводят гражданские лица, призванные составить свое мнение насчет боевой стратегии, которую из-за недостатка времени не смог осуществить генерал Фремонт. Будет также разбираться поведение генерала Джесси, хотя она не обладала официальным положением, коего могла лишиться; результатом слушания могло стать осуждение ее пребывания и деятельности в Сент-Луисе, что отразилось бы и на оценке деятельности мужа.