Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Стоун Ирвинг

Что касается их самих, то она и Джон жили скромно: носили простую одежду, и их потребности были ограниченными; Джесси не носила мехов и драгоценностей. Помимо поездок за рубеж они тратили деньги на содержание двух домов и на приемы друзей. Тридцать лет супружества углубили, а не истощили их взаимные чувства друг к другу. В трудные, несчастливые военные годы они познали, что неприятности, осложнения — плохие друзья; ныне же, в приятной атмосфере созидательных лет, когда их последние честолюбивые намерения были близки к осуществлению, между ними вновь вспыхнула плотская любовь.

Джон пригласил художника Фаньяни написать портрет жены. Когда художник позволил ей взглянуть на полотно, она увидела

то, о чем лишь смутно догадывалась. Она располнела, ее изящные плечи округлились, налились, грудь стала более высокой. Свои поседевшие волосы она расчесывала на прямой пробор, но если раньше она туго укладывала их, то теперь они свободно спускались на плечи. Ее глаза казались более крупными, чем в молодости, более темными, мягкими, приветливыми. Ее длинный римский нос стал вроде бы покороче и поизящнее. На портрете она выглядела немолодой женщиной, матроной; наиболее активная часть жизни осталась позади, а впереди были долгие годы наслаждения спокойной жизнью человека в летах.

Глядя на себя в отображении художника Фаньяни, она подумала о странных законах перспективы. Стоя на вершине холма над долиной, можно видеть во всех подробностях передний план — первые несколько миль ранчо, садов, домов, пашни; но дальше ландшафт сливался, его детали скрывались за дымкой. По-другому вела себя память: в ее сознании четко прорисовывались ранние годы брака: она могла вспомнить каждый час, боль одиночества, разочарования и неудачи, каждый крошечный успех. Но более близкие к настоящим годы, все дальше отстоящие от молодости, от свежести начала, словно скрываются за дымкой. Она не могла вспомнить и мысленно представить события этих лет: они сливались воедино так плотно и безраздельно, что пропадало различие во времени. Месяцы, годы летели так быстро, что не было возможности их подсчитать, не говоря уже о том, чтобы удержать.

Джесси надеялась, что сможет жить безмятежной жизнью, тратить деньги на благие цели, а тем временем Джон будет помогать прокладывать трансконтинентальную железную дорогу. Однако в глубине души затаилось опасение, что такое не может длиться бесконечно. Она предчувствовала, что впереди их ждут новые бури. Иногда у нее возникала мысль, что не следовало бы так щедро расходовать деньги, а лучше сохранить какую-то часть, вложить их в землю, акции или же отдать на хранение в банк. И в то же время она считала, что ничего это не дает: когда меняются обстоятельства, все тысячи, какие она сейчас тратит, также будут потеряны вместе со всем остальным капиталом. Лучше использовать деньги, заставить их служить великим целям.

Самым счастливым в эти светлые годы был день, когда она поехала вместе с Джоном в Сент-Луис на открытие памятника сенатору Томасу Гарту Бентону. Сорок тысяч зрителей, пожелавших присутствовать на церемонии, заполнили Лафайетт-парк. У пьедестала выстроились школьники в белых костюмах, оркестр исполнял марши, и ехавший в западном направлении поезд остановился и своими свистками приветствовал церемонию.

Джесси потянула за веревку, и с бронзовой статуи слетело белое полотно, обнажив фигуру Старого Римлянина, смотрящего на Запад, его слегка хрипловатый голос, казалось, произнес слова, вырезанные на камне:

«Здесь Восток. Отсюда идет дорога в Индию». По приказу министра обороны был произведен салют из тридцати пушек — по числу лет службы в сенате. В то время как официальные деятели Миссури произносили речи о жизни и работе Томаса Гарта Бентона, о том, что он сделал для образования и свободы, Джесси повернулась к своему мужу и со слезами на глазах прошептала:

— Как обидно, что отец не может быть здесь, на открытии. Он бы получил такое удовольствие.

Одна из ее тревог была связана с Лили. Ее дочери исполнилось двадцать шесть лет; насколько знала Джесси,

девушка ни разу не влюбилась в кого-либо. У нее было множество друзей, она нравилась многим, ездила верхом, занималась охотой и рыбной ловлей, плавала под парусами и работала в компании с молодыми сыновьями друзей и соседей в Покахо и Нью-Йорке. Однако она редко принимала приглашения на вечеринки с участием молодых парней, не увлекалась танцами, предпочитала свой семейный круг. Джесси не знала, влюбился ли в ее дочь какой-либо молодой человек, поскольку Лили избегала говорить на эту тему. Неоднократно Джесси пыталась завязать с ней подобную беседу. Однако смогла лишь узнать, что Лили не сохнет по поводу неразделенной любви и пришла к выводу, что она вообще не собирается влюбляться! До этого момента Джесси думала, что, возможно, запаздывает половая зрелость дочери или же она, подобно своей тетке Элизе, выжидает, когда появится надежный мужчина. Теперь же она увидела, что Лили не верит в романтические представления о мужчинах, и, если бы появился надежный мужчина, Лили либо вымотала бы его поездками верхом в долине Гудзона, либо втянула бы в кампанию по сбору средств для новой клиники и отбила бы у него желание к браку.

Джесси не переносила неопределенности и поэтому решила всерьез поговорить с Лили. Потребовались большие усилия, ибо Лили не проявляла интереса к такому разговору или уклонялась от него. В зимний вечер Джесси поймала ее в отделанной красным деревом библиотеке, вошла и заперла за собой дверь. Стоя спиной к камину, она вглядывалась в высокий лоб дочери, тяжелые скулы, в смелый рисунок лица.

— Лили, — сказала она, — прости, что я вмешиваюсь туда, куда не просят, но я серьезно тревожусь за тебя.

— Почему, мама? — спросила Лили. — Здоровье у меня отменное, я съедаю в день три прекрасных блюда, гуляю в любую погоду.

— Думаю, что ты понимаешь меня, — ласково ответила Джесси. — Я говорю не о физическом самочувствии, не касаюсь состояния твоего здоровья.

Без искры эмоций в глазах Лили ответила:

— Я совершенно счастлива. Вы совершенно счастливы…

Джесси пододвинула небольшой деревянный стул поближе к дочери. Более твердым тоном она сказала:

— Нет, моя дорогая, я не полностью счастлива, потому что вижу, как проходят годы, а я нахожу, что ты все дальше и дальше отходишь от самой важной вещи в жизни женщины — от брака.

— Почему это самое важное, мама? — спросила Лили с той же твердостью. — Потому что ты так считаешь? Разве не могут быть разные мнения на этот счет?

Джесси покачала несколько раз головой, словно не веря ушам своим:

— Разве мне… О чем ты говоришь, дитя? Что остается в жизни женщины, если у нее нет мужа, детей и очага?

— Много, много, дорогая мама. Ты полагаешь, что незамужняя женщина — трагическая и бесполезная фигура, но такое представление устарело. Одному Господу Богу известно, сколько женщин были принуждены к нежелательному для них браку. Есть много молодых женщин, которые не хотят выходить замуж и желают вести иной образ жизни…

— Жизнь старой девы? — спросила в ужасе Джесси.

— Не придавай такого мрачного значения слову, дорогая. Разве ты не видишь, что мое сердце переполнено любовью к тебе, отцу, мальчикам, что там нет места еще для кого-либо?

— Тогда, полагаю, в твоих же интересах, — заплакала Джесси, — чтобы твой отец и я сложили твои вещи и выставили тебя из дома. Мы никогда не простим себе, что ты нас так сильно любила…

Лили поднялась из своего глубокого кресла и стала ходить по комнате, энергично беря в руки предметы и снова ставя их на место; мысленно Джесси вернулась назад, вспомнив встречи с Джорджем Банкрофтом в ее гостиной в доме Бентонов. Лили подошла к матери и посмотрела на нее сверху уверенно, без тени страха.