Бессмертник
Шрифт:
Адам Харрис едва заметно улыбнулся:
— Вы знаете место с лучшим социальным устройством?
— В том-то и дело, что нет. Все надо создавать с нуля! И для начала — прекратить войну. Это будет первый шаг. — Стив требовательно, в упор взглянул на Джимми: — А ты что отсиживаешься? Пора что-то делать, всем пора. В воскресенье днем мы проводим собрание в Лумис-холле. Может, зайдешь, послушаешь, о чем будут толковать?
— А то я не знаю, о чем будут толковать! Газеты-то читаю.
— Выступит Денни
Этот Конгрив представлялся Джимми обыкновенным смутьяном. Но вдруг он не прав? Говорят, Конгрив — последователь Гарольда Клиффорда, бывшего квакера и теолога, который заразил всю страну, от Восточного побережья до Западного, антивоенной горячкой.
Джимми тряхнул головой и заставил себя посмотреть в пылающие праведным гневом глаза брата.
— По воскресеньям я сижу над учебниками. Не забывай, мне приходится трудиться за каждый балл.
— Все это отговорки, — заявил Стив. — Время всегда найдется, было бы желание.
— Мое главное желание — стать врачом. Тогда от меня будет больше пользы. Причем конкретной.
— Куда уж конкретней?! Тысяч пятьдесят в год заработаешь. Или ты целишь на все сто?
— Послушай, раз уж пристал и отвязаться не можешь… Я объясню, почему мне неохота впутываться. Мне неприятны истории про перевернутые машины, про разбитые в банках окна. Знаю, сам ты в таких делах не участвуешь. Но я даже отдаленного касательства не хочу иметь. Если угодно, считай меня трусом. Ну, ату меня! Ату!
— Твоя трусость в том, что ты боишься собственного «я», — произнес Стив.
— Я тоже считаю, что война — неблаговидное, черное дело, — подал голос Адам Харрис. — Но бить стекла и опрокидывать машины, по-моему, не ответ. Насилием ничего не добьешься.
Стив поднял куртку, неуклюже сунул руки — сразу обе — в рукава, неловко подтянул куртку на плечи.
— Мы как раз и выступаем против насилия, неужели не понятно? А вы раздуваете из мухи слона! Машины, стекла! Ерунда все это, мелочи. Настоящее насилие — когда на войне льется кровь, когда враждуют монополии и концерны, когда разорены природные богатства. Мы хотим вернуть миру истинные ценности и покончить с конкуренцией, завистью и злобой.
Он подобрал с пола книги и стал вдруг прежним — угловатым, застенчивым Стивом. «Когда он не защищает с пеной у рта свои идеалы, он сам становится беззащитен, — подумал Джимми. — Вся уверенность выходит, как воздух из шарика. Да, так он обычно и выглядит — точно сдутый шарик».
— Ладно, пока, — буркнул Стив. — Всем пока.
Книги под мышкой, сутулый, вечно куда-то спешащий, он мгновенно растворился в тускнеющем зимнем дне.
Остальные тоже поднялись и направились к выходу.
— Пылкий у вас братец, — заметил доктор Харрис.
Джимми
— Это верно. Жаль, что он… — Джимми помедлил, — жаль, что он так мало думает о себе, о своем будущем. Все домашние за него тревожатся.
— И напрасно. Этот экстремизм — по большей части пустые разговоры. Тот же Конгрив и ему подобные на словах готовы мир в клочья растерзать, как стая молодых волков. Но почему-то никак не соберутся, и мир по-прежнему бредет себе вперед, без цели — как ни в чем не бывало.
Они немного постояли на тротуаре.
— Трагедия нашего времени, — сказал Адам Харрис. — Но скоро они поймут, насколько бессмысленны случайные жертвы. Таким способом не изменишь жизнь людей и народов. Насилие ведет в тупик… Что ж, спасибо. Было приятно побеседовать с вами на темы, не имеющие касательства к зоологии позвоночных.
Он ушел. И впервые за последние полчаса заговорила Джанет:
— Какой блестящий и одновременно наивный ум.
— Ты о чем?
— Ну, Джимми! Ты-то понимаешь, что любая власть, и в странах, и в семьях, основана на насилии! Все, абсолютно все: от древних англосаксонских династий до нынешних миллионных состояний. И доходы семейства Харрисов наверняка тоже замешаны на людской крови, хотя сам он, возможно, об этом не подозревает. Все стоит на насилии! Все — куда ни глянь.
— Но он и не спорит. Только предрекает, что насилие заведет их в тупик.
Джанет взглянула на него с удивлением:
— Еще бы! Конечно, в тупик. Где их одолеет соперник побойчее, поумнее и — главное — куда более жестокий. Очевидно, как дважды два.
— Сейчас я не знаю, сколько будет дважды два. Голова кругом идет.
— Я, кстати, не говорю, что это черное, а это белое. Просто так устроена жизнь.
— Ничего не понимаю. Все эти споры не моя стихия. Пойду-ка лучше займусь зоологией позвоночных. Она мне легче дается.
Кто-то из соседей по общежитию оставил включенным переносной телевизор. Из коробочки с сияющим квадратным глазом неслись истошные, истерические вопли. Мгновенно представилась авария на дороге или еще какое-нибудь несчастье. Но нет! Передавали всего-навсего телевикторину. И вопли относились к призам, предъявленным участникам для затравки.
Ишь как глаза разгорелись у идиотов! А тот даже губу закусил, до того хочет выиграть холодильник, пылесос или еще какую-нибудь новомодную штуковину. Противные рожи. Он выключил телевизор. Нет, пожалуй, не противные. Жалкие. Впрочем, стоит ли их жалеть? Ну нет у людей денег на эти вещи, а вещи нужные. Жалкие, потому что хотят слишком сильно. Не надо хотеть? Тьфу, совсем запутался. Прямо как Стив: забиваю себе голову вопросами, на которые нет ответа.
Он опустился в кресло у окна. Выдохся. Устал.