Бессмертник
Шрифт:
— Нет, спасибо. Прощаться необязательно, — ответил папа. — Она ушла к себе.
Они остановились у столика возле лифта. Здесь сидела медсестра со списками и телефонами.
— Послушайте, — сказал ей папа, — я не хочу больше обсуждать происшедшее и настаиваю, чтобы впредь это никогда не повторялось. Недопустимо, чтобы старушка падала с кровати, недопустимо!
— Конечно, мистер Фридман, мы сделаем все от нас зависящее. Но, сами понимаете, она с каждым днем слабеет…
— Это не важно. Я требую, чтобы такого никогда не случалось.
— Да-да, мистер
— Да. Хороший мальчик, — все еще сердито отозвался папа.
Она сложила губки бантиком и состроила Мори глазки:
— А у меня есть прелестная племянница. Надо вас годика через два познакомить…
Но они уже вошли в лифт, и папа с треском захлопнул дверцу.
— Идиотка! — сказал он в сердцах.
Мори тоже сердился, но совсем на другое. Потратить целый выходной, праздничный день на поездку к бабушке, которая якобы хотела его видеть! А она его даже не узнала! Старая, старая развалина! Она ведь не человек, она — нечто, неодушевленное нечто. Невозможно представить, что она как-то связана с ним самим или с папой. Вообще с живыми людьми.
В машине папа достал из портфеля стопку бумаг и газету.
— Прости, Мори, я тут кое-что посмотрю. Мне пришла в голову любопытная мысль.
Мори знал, что речь идет о новой гостинице квартирного типа, ничего подобного папа до сих пор не строил.
На прошлой неделе кирпичная кладка достигла уже третьего этажа, а над нею возвышался красноватый стальной каркас — сорок два квадрата на фоне неба.
— «Новое слово в строительстве отелей!» — Папа прочитал заголовок с видимым удовольствием. — Новый этап в развитии города. Кстати, в гостинице, которую мы достроим не раньше следующей осени, половина номеров уже арендована!
Он вытащил из кармана сигару, спички, закурил и, попыхивая, откинулся на сиденье.
— Мне иногда не верится, что я действительно достиг, чего хотел! Просыпаюсь иногда на рассвете и не знаю, кто я, где я. Странно, да? Но мне и впрямь не верится, понимаешь? Да тебе и не понять, мал еще и жизни другой, слава Богу, не знал. Постараюсь, чтоб не знал и впредь.
Он постарается, будьте покойны, он всегда держит свое слово.
— Такое бывает только в Америке, — говорил тем временем папа. — Ты только представь! Два паренька из семей иммигрантов. Родители Малоуна месили грязь в ирландских болотах. И всего за десять лет мы своими руками изменили облик города! Как увижу наши зелено-белые буквы, марку «М и Ф», — душа поет. И ведь хорошо строим, в самом деле хорошо! Все свое заработали честным трудом, никогда не обманывали клиентов, никогда! Наши дома вечные, как пирамиды в Африке! Для строителей это самое главное.
Папа снова уткнулся в бумаги, а Мори, чтобы скоротать время, принялся изучать вторую тетрадку «Нью-Йорк таймс». Но там не было ничего интересного. В окно смотреть — тоже радости мало. Они проехали мимо банка. Часы над входом показывали половину первого. Мори воспрянул духом: он еще успеет покататься.
— Папа, может,
Папа поднял глаза, и Мори тут же понял: не позволит.
— Ты и так дважды пропустил школу при синагоге. То у тебя насморк, то кашель. Надо теперь догонять.
У-у, память, как у слона! Кто бы мог подумать, что человек, строящий дома по всему Нью-Йорку, станет забивать себе голову такой ерундой?
— Я могу почитать Тору завтра, встану пораньше и почитаю.
— Ты только обещаешь. Нет уж, посиди-ка сегодня дома и сделай все, что обязан.
Вечно пристает со своей религией! Большинство одноклассников Мори и в синагогу-то давно не ходят. В их семьях от религии отказались: очень уж она догматична и несовременна. Но папа непоколебим. Он исполняет обряды неукоснительно, с одуряющей истовостью. Впрочем, мама умеет скрасить любое, самое скучное действо. Как удивительно, как красиво колдует она по пятницам над свечами! Как чудесно мерцают серебряные подсвечники, которые мама привезла из Европы! Прекрасная, волшебная сказка. А по субботам Мори просыпаться не любит — надо идти в синагогу.
«Пускай выспится, — шепотом просит мама отца. — Он вчера занимался допоздна. Я видела свет под дверью».
«Нет, — твердо говорит папа. — Либо человек живет праведно, либо дурно, Анна, третьего не дано».
«Но он даже позавтракать не успеет! Джозеф, ну пожалуйста, пускай разок пропустит».
«Нет, пойдет без завтрака».
Папа всегда такой. Терпеть не может, когда опаздывают, и никогда никого не ждет больше десяти минут. Терпеть не может, когда не выполняют обещания и нарушают закон. Одна из маминых подруг однажды поехала разводиться в Рено, и родители обсуждали это за ужином. Папа тогда сказал: «Анна, не ищи для нее оправданий. Черное — это черное, белое — это белое. Каждый живет, как хочет, но оправданий ей нет».
«Джозеф, ты слишком суров, — ответила мама. — Неужели ты не умеешь прощать?»
«Человек живет либо праведно, либо дурно, Анна», — сказал папа. Совсем как по субботам: Мори должен встать и идти в синагогу. Праведно или дурно, третьего не дано.
В конце концов Мори всегда встает и идет. И всегда заранее знает, что именно так и будет. Вероятно, было бы легче встать вовремя и повиноваться отцу без пререканий. Но — Мори не может. Этот бесславный субботний бунт отчего-то неизбежен. Почему ему всегда хочется бунтовать против отца, почему?
Теперь, в машине, по дороге домой, Мори с досадой думал: отец всеми руководит, всеми командует. В душе шевельнулся смутный страх: вдруг ему не выбраться из-под отцовского гнета до конца жизни? Наступит ли час, когда он выскажет отцу все, без недомолвок? Выскажет и освободится, перестанет бунтовать против человека, который всегда, при всех обстоятельствах, сильнее и наверняка одержит верх.
Остаток пути Мори сидел обиженный и надутый; дома сразу прошел в свою комнату. Прежде чем закрыть дверь и сесть за Тору, он услышал голос отца — ничуть не рассерженный, но твердый и не допускающий возражений: