Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
Он здесь, он рядом!
Он тоже любит и думает о ней!
И они счастливы…
Глава тридцать пятая
Дверь камеры со скрежетом распахнулась, и сквозь решетку клетки Литвинцев увидел входящих к нему людей. Всех их он давно уже знал — смотрителя тюрьмы, надзирателей, жандармского ротмистра Леонтьева. «Опять допрос», — подумал он с глубочайшим безразличием и сел на своем топчане.
— Встать,
— Велика честь, — усмехнулся Литвинцев, продолжая по-прежнему сидеть. — Если начальству неприятно стоять, когда я сижу, принесите ему стулья. Я не возражаю, господин надзиратель.
Тот, не найдясь, что ответить, уставился на ротмистра: вот, мол, какой этот арестант, никаких порядков не признает, смотрите сами, что с ним делать.
Ротмистр брезгливо отмахнулся и подошел к клетке.
— Это наша последняя встреча до суда, Литвинцев, — сказал он, глядя сквозь решетку. — Советую не пренебречь этой последней возможностью для чистосердечных признаний.
— Будут новые вопросы, ротмистр?
— Вопросы прежние. От кого получил и куда вез оружие?
— Не скажу.
— Знал ли членов боевой организации Ивана Кадомцева, Михаила Гузакова и Владимира Густомесова?
— Представления не имею.
— А если они сами признают тебя?
— Это их дело.
— Ввести!
К клетке подвели громыхающего цепями Гузакова. В тюремном одеянии Михаил казался еще выше и шире в плечах, настоящий Алеша Попович. Чтобы лучше разглядеть его лицо, Петр поднялся и подошел к решетке.
— Сидеть, Литвинцев! — тряся решетку, закричал надзиратель. — Сидеть, раз тебе говорят!
— Не могу, господин надзиратель, не могу. Всякий, кого вы тут заковали в цепи, мой друг и брат. Как же я могу сидеть при них, ведь стульев им, я думаю, вы не принесете?
— Оставьте его, — опять отмахнулся Леонтьев и встал рядом с Гузаковым. — Тебе знаком этот человек?
— Дайте поглядеть, — держась руками за клетку, недовольно проворчал Гузаков.
На мгновение глаза их встретились. И руки на ржавых прутьях тоже.
— Ну, признаешь, Гузаков?
— Нет, — отступая от клетки, сказал Михаил. — Впрочем, если бы и признал, все равно не сказал бы. Умирать предателем — последнее дело, ротмистр.
— Спасибо, брат мой, — громыхнув цепями, поклонился ему Петр.
Гузакова увели обратно — в такую же камеру и в такую же клетку.
На смену ему привели Густомесова. Высокий, тонкий, худой, Володя еле волочил тяжелые кандалы. Лицо со следами побоев. Давно не чесаные льняные волосы потемнели от тюремной грязи. В глазах-васильках — огоньки радости и надежды.
От слабости Густомесова изрядно качало. Подойдя к клетке, он обессиленно ухватился за прутья решетки и припал к ней лицом. Пальцы
— Что, братишка, тяжела неволя? — участливо спросил он. — А ты все-таки держись, не показывай своей слабости, не радуй своих палачей.
— Молчать! — не удержался от крика и ротмистр. — Твое дело стоять и молчать, ясно? Иначе опять прикажу на две недели запереть в карцер!
Схватив Густомесова за плечо, он силой оторвал его от клетки и крикнул прямо в лицо:
— Ты знаешь этого человека? Кто он?
— Не знаю, господин ротмистр. Никогда не видел.
— Спасибо тебе, брат мой, — поклонился Литвинцев и ему.
После Густомесова у клетки оказался Иван Артамонов. Он был все так же сосредоточен и невозмутимо спокоен, словно находился не в тюрьме накануне казни, а в родном златоустовском доме среди родных ему людей.
«Богатырь, — любуясь Артамоновым, думал Петр. — Хорошо у него тогда с динамитом вышло. Да и не только с динамитом…»
— Знаешь этого человека? — торопил Леонтьев.
Артамонов бросил на ротмистра пренебрежительный взгляд и отрицательно качнул головой. Литвинцев молча поклонился ему: спасибо, мол, тебе и прощай. В ответ поклонился и Артамонов.
— Удачи тебе, узник.
— Разговорчики! — взвизгнул выслуживавшийся перед начальством надзиратель, однако, хорошо усвоив опыт других и свой собственный, близко подойти не посмел.
— Ввести следующего! — распорядился между тем смотритель.
В камеру вошел совершенно незнакомый Литвинцеву парень. Лет двадцати, выше среднего роста, с острыми черными глазами из-под крутых черных бровей, башкир.
— Посмотри внимательно и вспомни, видел ли ты раньше этого человека, — приказал ротмистр.
Волоча по полу цепь, парень сделал несколько шагов к клетке и принялся с интересом разглядывать Петра.
— Ну, что за человек? — наседал сбоку Леонтьев.
— Человек как человек, — ответил парень-башкир.
— А ты смотри лучше. Узнаешь?
— Хороший человек. Нынче все хорошие сидят в тюрьме.
— Не рассуждай, а отвечай! Ясно?
— А разве я говорю не ясно, господин ротмистр? Хороший, говорю, человек. Жалко, раньше встретиться не пришлось.
— Значит, не признаешь?
— Нет.
— А ты вспомни, напрягись!
— Не старайтесь, господин ротмистр, не знаю я этого человека, — правду сказал парень. И неожиданно заключил: — А и знал бы, какая разница? Все равно не сказал бы: у нас, у башкир, друзей не выдают.
— Увести!
У порога парень обернулся. Литвинцев поклонился и ему.
— Спасибо, братишка. Скажи хоть, как зовут тебя!
— Ишмуратов я! — уходя, крикнул тот. — Прощай, брат!
Когда шум шагов и текуче-холодный звон железа стали стихать, Литвинцев нашел слово благодарности и для Леонтьева.