Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
22 января 1908 года ротмистр Леонтьев ждал на допрос арестанта. По лежащим перед ним бумагам им должен быть крестьянин Пензенской губернии Федор Константинович Малов, еще 7 января взятый с грузом оружия на железнодорожной станции Раевка. Любопытный, говорят, тип. Готовился взорвать себя бомбами, да не дали. Опять, наверное, боевик.
— Арестант Малов! — зычно доложил вошедший унтер Шмотов. — Разрешите ввести?
— Введите…
Загремело железо, и на пороге, закованный в ручные и ножные кандалы,
— Ба, кого я вижу! Петр Литвинцев объявился!
Громыхая цепями, арестант прошел к указанному месту, сел на табурет и, уронив руки на колени, молча уставился в одну точку.
— Долго же тебя, красавчик-матросик, искать пришлось! Или надоело бродяжничать? Под крышу захотелось, в тепло, на казенные харчи?
Поговорив еще сколько-то в этом духе, Леонтьев подозвал унтера.
— Вышла ошибка, Шмотов. Я жду арестанта Малова а вы кого мне привели? Или не видите, что это Литвинцев, бродяга, бежавший из тюрьмы прошлой осенью?
Тот достал из кармана сопроводительную бумагу и недоуменно пожал плечами.
— Никак нет, господин ротмистр, Малов это. Он же еще и Василий Козлов… Извольте прочесть сами.
Ротмистру стало не до смеха.
— Это Литвинцев, я вам говорю! — повысил он голос на унтера.
— И все ж таки — Малов, господин ротмистр, — не отступал и Шмотов. — Он же и Козлов… Сам в Раевке брал..
Упрямство унтера начало его бесить, но тут послышался спокойный голос арестанта.
— Не кричите, ротмистр. Это я.
— Кто — ты? — выскочил из-за стола Леонтьев. — Я знаю, что ты Литвинцев!
— Литвинцев, — глухо повторил арестант.
— А кто же тогда Малов?
— Ну, я.
— А Козлов?
— Я тоже.
— Тогда ты, может, еще и «товарищ Петро»?
— Петр, ротмистр…
Все это было так неожиданно, что весь заранее продуманный план допроса смешался в его голове. Он выкурил папиросу, заставил себя успокоиться и, не отсылая конвоя, начал допрос.
— Зовут?
— Как вам будет угодно…
— Отвечай!
— Пишите — Литвинцев… Мне все равно. Помогать вам в вашем дознании я не собираюсь.
— Кто снабдил оружием для побега из тюрьмы?
— Никакого оружия у меня не было.
— Надзиратель Денисов утверждает, что ты ранил его выстрелом из револьвера.
— Врет ваш Денисов. Или научен.
— Отвечай!
— У меня не было оружия, и я не стрелял. Денисов мог спутать.
— Значит, ты не стрелял?
— К счастью, мне не из чего было стрелять. Стреляли другие.
— Как же можно было бежать без оружия?
— Ворота тюрьмы были открыты, конвоир мой отвлекся стрельбой, и я спокойно вышел на улицу. Вспомните историю с Миловзоровым.
— Прямо
— Да. Иначе и нельзя было бы уйти незамеченным.
— Говори правду, Литвинцев!
— Я говорю правду.
— И где же ты скрывался все это время?
— Этого сказать не желаю.
— Где получил и кому вез отобранное у тебя оружие?
— Пистолеты и бомбы я приобрел для перепродажи. Но от кого, где и когда я их приобрел, а также кому вез, не скажу.
— Заставим, Литвинцев!
— Попробуйте…
Они смотрели друг на друга — глаза в глаза. Он, жандармский ротмистр, человек наделенный огромными возможностями, и арестант, в силу своего положения лишенный всего, даже возможности поднять руку, чтобы заслонить от удара лицо. Он — олицетворенье власти и сама власть, и он — растоптанный раб, посмевший перечить своему хозяину.
Широко распахнутые серые глаза арестанта потемнели до черноты и смотрели с такой открытой ненавистью, какой в этом человеке он не предполагал. Теперь перед ним словно был другой человек. Не тот, которого он знал на протяжении многих месяцев, не тот, который на допросах позволял себе долгие и пустые разговоры ни о чем, не тот, который тайно смеялся над ним и верил, что скоро опять выйдет на свободу, а совсем, совсем другой — все переживший, все передумавший и сделавший выбор.
— Литвинцев, я тебя не узнаю.
— А я вас, ротмистр. Прежде вы говорили мне «вы».
— И все-таки?
— Вы никогда не знали меня.
— Да? А скажи, это правда, что ты хотел взорвать себя бомбой? Не страшно было?
— Не задавайте лишних вопросов.
Нет, это не раб и уж совсем не растоптанный раб, посаженный разгневанным хозяином на цепь. Такие глаза, наверное, были у древнеримских гладиаторов, когда после страшного кровавого поединка решалась их судьба.
— Ну, хорошо, к этим вопросам мы еще вернемся, — примирительно сказал он. — А сейчас меня интересует вот эта записная книжка. Она твоя?
Литвинцев кивнул.
— Кто такая Салмина из сельца Каип Державинской волости… И к какой губернии относится этот адрес, когда-то записанный тобой?
— Этот адрес я выписал из объявления, извещавшего, что там имеется рецепт вещества от червей. А относится этот адрес к Казанской губернии.
— Каких червей имеешь в виду?
— Садовых, конечно.
— Вот не ожидал! Ты что же — решил поднажиться на незаконной торговле оружием, чтобы потом заняться садоводством? Не выйдет, Литвинцев, не поверю! Довольно мне твоих сказок!