Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
— На какой? — на мгновение опешил Петр.
— Ну… с японцами хоть? Был же?
— Почему ты так решил?
— Сам рубцы видел. И рубаха моряцкая… На «Варяге» воевал?
Литвинцев растроганно улыбнулся, но ответил строго:
— Нет, братишка, не воевал я с японцами. И на «Варяге» не служил, хотя хлебнуть морской водицы тоже довелось. Что ж до рубцов… то… о них тоже как-нибудь в другой раз, ладно?
Вспомнив, как решительно действовал его связной в стычке с анархистскими налетчиками, Литвинцев похвалил Давлета за смелость и тут же пожурил:
— А вот бомбу с собой носишь зря.
— У меня служба такая, — буркнул Давлет.
— Я не о службе. Я о бане!
— Сам тоже в баню не пустой пошел…
— Обо мне, братишка, другой разговор. Тебе же приказываю: без надобности оружие с собой не таскать. Потребуется, сам скажу. А то вдруг облава или еще что. Заметут наугад, по-дурному, а ты — с оружием. Ну раз с оружием, то… сам понимаешь, что это такое…
И опять долго шли молча. Ночь стояла тихая, безветренная, светлая от полной луны. Город спешно гасил последние огни и тихо отходил ко сну. Только в их слободе кое-где еще светились окна и перекликались лаем собаки.
— Вот оружие… — опять заговорил Петр. — Страшная это штука в руках людей неумных, злых, а то и нечестных. И вообще… революция — это не только стрельба. А то ведь у нас как? Заимел иной револьвер и уже думает, что он и есть самый настоящий революционер. А раз революционер, то и пали направо-налево, чтоб сплошной грохот стоял. Неправильно это и вредно. И людей, кто так думает, я бы на три версты к революции не подпускал. Да и партии их — тоже…
Прощаясь со связным, попросил:
— Найди-ка мне завтра товарища Назара, Давлет. Есть у меня одна серьезная мысль… Словом, вместе помозговать надо…
Накоряков опять куда-то спешил, поэтому пришлось быть кратким.
— Хочу, Назар, встретиться с главарями здешних эсеров и анархистов. Своими террористическими и хулиганскими действиями они только революцию порочат и у нас под ногами путаются. С этим нужно кончать. Терпеть такое больше невозможно.
— С эсерами, Петро, наши комитетчики уже беседовали. И не раз. А результата, как видишь, никакого.
— Не хотят, стало быть, в одном строю идти? Ну да, этим крикунам абы как, только бы на виду красоваться. Своих людей не жалеют и наших подводят под удар. — Литвинцев протяжно вздохнул. — И что самое обидное: цель-то у всех у нас одна — «долой самодержавие». Вот и бить бы по ней единым кулачищем, так нет же — все пятерней норовим, по отдельности, в одиночку, да еще и ножку друг дружке подставляем! Зачем? Для чего? Почему не вместе?
— Боятся самостоятельность свою потерять.
— Ну а анархисты эти?
— Эти нас вообще к себе не подпускают.
— А если попробовать? Комитет возражать не будет?
— Попробуй. У них там какой-то святой Павел верховодит. Только будь осторожен: этот народец воспитан на других принципах, наших законов они не чтут.
— Мне бы только добраться до этого святого, уж я бы с ним поговорил!..
Целую неделю боевики Литвинцева нащупывали дорогу к уфимским анархистам. Потом вели долгие изнурительные переговоры о встрече. И вот, наконец, согласие получено: святой Павел, он же Паша Миловзоров, будет ждать Петра на своей явке. Одного и без оружия. Как
По адресу, полученному от Горелова, Литвинцев быстро нашел явку анархистов, находившуюся в небольшом галантерейном магазинчике, и попросил доложить о себе «господину хозяину».
Господин хозяин оказался маленьким плешивым старичком с седоватой козлиной бородкой и бойко поблескивающими очками.
— Я вас слушаю, сударь.
— Передайте святому Павлу, что земля потрясена, мир разверзся и огонь возмездия в наших сердцах, — с трудом выговорил Петр длинный и вычурный пароль анархистов.
Старичок стрельнул в него своими очками, накрутил бородку на палец и торопливо скрылся в соседней комнате.
Вернулся он нескоро в сопровождении двух молчаливых приказчиков. Один из них недвусмысленно занял место у выхода, а другой устроился за прилавком с таким видом, что Петру стало как-то не по себе.
«Что это они? — сдерживая себя, подумал он. — Ведь была же договоренность: встреча с глазу на глаз, один на один… Или напутали с адресом мои дипломаты? Или сам что-то наврал в этом дурацком пароле»?
— Так я слушаю вас, сударь. Чем изволите интересоваться? — опять подступил к нему хозяин. — Говорите громче, а то уши что-то с утра заложило, в первый раз не понял.
— Передайте святому Павлу, что мир потрясен, земля разверзлась и огонь возмездия в наших сердцах, — почти по слогам пропел Литвинцев старику в ухо. Старичок довольно ухмыльнулся, взял гостя под руку и через соседнюю комнату провел его в мрачноватый, но сухой и вполне пригодный для проживания подвал.
Когда глаза привыкли к темноте, Петр увидел перед собой довольно молодого интеллигентного человека, смотревшего на него с нескрываемым интересом. Это и был вожак уфимских анархистов Миловзоров, более известный по кличкам святой Павел и Павел Черный.
Подавая руку, Миловзоров представился:
— Павел…
Литвинцев крепко стиснул его тонкую длинную кисть. Усмехнулся:
— Святой? — и тоже представился. — Петр.
— Святой Павел и святой Петр? — засмеялся Миловзоров. — В этом есть что-то символическое. Не находите?
— Не нахожу, — серьезно ответил Петр, — потому что и сам грешен, и в других святости не вижу. А вы?
— Тоже грешен, друг мой, но грех мой свят… Проходите, я искренне рад видеть вас у себя.
Они прошли к столу, должно быть, специально накрытому к этому случаю.
— Садитесь, Петр. В наших краях не принято сразу заводить разговор о деле, тем более с гостем.
Усаживаясь напротив, Литвинцев заметил:
— Я уже слышал об этом. Хороший обычай. Но расспрашивать меня о дороге и родичах не стоит: у нас, как и у вас, отвечать на такие вопросы не принято.
— Гостю позволительно и спрашивать. Но при этом он сам должен ограничивать свое любопытство.
— Я не любопытен, вернее, почти… — доверительно сообщил Петр, беря со стола бутылку какого-то заморского напитка. Повертел перед глазами, пощелкал языком, поставил. Взял другую, полюбовался и поставил тоже. — Хорошо живете. Нам, нелегалам, такая жратва и во сне не снится. А в общем-то, когда живешь на копейки из партийной кассы, привыкаешь к минимуму. А больше этого минимума ничего, оказывается, и не нужно.