Бессмертный мятежник

Плеханов Андрей Вячеславович

Народу было немного, но Гоше казалось, что каждый человек сверлит его глазами, напряженно всматривается, чтобы, едва воришка сунет банку себе за пазуху, наброситься на него, навалиться всей толпой, жадной до зрелищ, с криком: "ВОР!!! ВОР!!! ВОР!!!" Игорь сделал судорожный вздох и взял банку с полки. "ВОР!!! ВОР!!! ВОР!!!"

Буковки на красочной этикетке прыгали и разъезжались перед глазами. "В конце концов, я ничего еще не украл, я просто стою и читаю название. Вон дядька как вытаращился. Наверное, охранник. Сволочь усатая! Впрочем, у него работа такая. Это я – подонок последний, а не он. Господи, прости меня грешного…"

Игорь вспомнил, как давно, в социалистические

времена, когда он был еще совсем пацаненком, были магазины самообслуживания, и на прилавках там лежали всякие плавленые сырки, масло, коробки дешевых конфет. Колбаса не лежала. С колбасой было туго, за ней люди давились в огромных очередях. Теперь все эти универсамы перестали заниматься ерундой, называемой самообслуживанием. Они давно поняли, что в мире существуют такие воришки, как Витек и Швед. Понастроили глухих прилавков, отгородились от покупателя тонированными стеклами, обвешанными датчиками, и обезопасили себя от кражи. Этот же магазин торговал на западный манер. Хозяином его был толстый араб, считающий себя американцем. Он завалил полки всякой всячиной с упаковками, раскрашенными во все цвета радуги. Он поставил на каждой полке аккуратные блестящие бумажки, на которых были такие цены, что челюсть отваливалась сама, а кулаки сжимались от желания схватить палку и лупить по этим чертовым китайским турецким немецким австрийским чертзнаеткаковским банкам. И он поставил охранников – по одному на каждые два прохода. Он ведь не дурак, этот араб-американец! Конечно, у Гоши был шанс схватить и спрятать упаковку, пока охранник несколько секунд находится за углом. И непременное условие – чтобы никто из покупателей в этот момент не смотрел на тебя. А потом с веселым спокойным лицом пройти мимо этого усача, делая вид, что предательски оттопыренная майка – вовсе не ворованная банка какой-то там идиотской фасоли, которую и в рот не возьмешь, а твоя собственная грыжа…

"Ну, давай! Никто на тебя не смотрит!"

Гоша вздохнул и поставил банку на место. Мертво волоча ноги, перешел в другой проход, заставленный красными и зелеными бутылочками с кетчупом и соусами. Мимо продефилировал Швед, кипящий от злости. "Бери, сука, пузырь и отлетаем, – прошипел он в самое ухо. – Две минуты, или я за себя не ручаюсь!" Игорь слепо оглянулся и схватил первую попавшуюся склянку. Две соседние бутылки повалились. Гоше показалось, что вся эта пирамида укупоренных банок баночек баночечек сейчас рухнет на пол со звоном, который разбудит все силы ада. Он дернул ворот футболки, оторвав пару пуговиц, и стал неуклюже запихивать соус за пазуху. Из-за угла появился охранник. Швед куда-то исчез, испарился.

Рука легла на плечо Игоря, он обернулся, оскалившись, как испуганный щенок, ожидая, что охранник сшибет его ударом с ног и поволочет прямо в тюрьму где его будут бить по почкам пытать мучить а потом бросят в вонючую камеру Игорь читал про тюрьму там насилуют таких пацанов как он а он даже не виноват ни в чем…

Перед Игорем стоял человек высокого роста, лет тридцати пяти. Это был не охранник, нет. У охранников не бывает таких добрых, понимающих синих глаз. Длинные рыжеватые волосы незнакомца падали на плечи. Аккуратная светлая бородка, усы, и удлиненный овал лица делали его похожим на Христа. Никогда Игорь не видел людей, столь олицетворяющих доброжелательность. У Игоря защипало в носу, он едва сдержался, чтобы не заплакать.

– Сын мой, – человек наклонил голову, заглядывая подростку в глаза, – Осознал ли ты греховность сего поступка, прежде чем совершить его? Ибо грех прост в совершении, но искупление его требует великого труда…

– Осознал я… – в Гоше откуда-то появились

силы говорить с незнакомцем. – Я просил Господа не разрешить мне делать это, но так получилось…

– Не объясняй… – Длинными узловатыми пальцами мужчина извлек из-под гошиной майки кетчуп и вернул его на полку на виду у подходящего охранника. – Этот юноша пойдет со мной, – сказал он, прежде чем усатый успел открыть рот. – Да пребудет с вами благословение Господне. Творите добро, и не держите зла в сердце своем.

Он взял Гошу за руку и повел к выходу, сильно припадая на правую ногу.

– До свидания, отец Ираклий, – промямлил усач. – Вот только зря вы связываетесь с этой шпаной. Тюрьма по ним плачет, ей-богу! Горбатого могила исправит…

* * *

– Батюшка, позвольте вам все объяснить… – Игорь искал нужные слова. Хотя, какой в том был смысл? Этот человек не собирался обвинять его ни в чем. – Я не виноват…

Они вышли из магазина. Гоша бросил косой взгляд на злополучную парочку новых своих врагов, молчаливо подпиравших стену неподалеку.

– Не называй меня батюшкой, сын мой, – Ираклий улыбнулся. – "Батюшка" – обычное обращение православных к своим священникам. А я не являюсь представителем православного христианства. "Отец" – это слово более всеобъемлюще, оно не ставит тебя в зависимость от твоего наставника, оно только подчеркивает твое духовное родство с ним. Вне зависимости от твоих религиозных убеждений. А я привык считаться с убеждениями других.

– Хорошо, Отец… – Игорь кивнул головой. – Я просто хочу сказать, что мы с вами в небезопасности. Может быть, нам обратиться в милицию? Дело в том, что…

– Не объясняй, сын мой. Ты имеешь в виду тех двух негодяев? – Ираклий вытянул палец, открыто показывая на обидчиков Гоши. – Они принудили тебя к краже. И совершили, таким образом, насилие над твоей душой.

– Откуда вы знаете? – Гоша смотрел на человека, открыв рот.

– Мне ведомо многое в этом мире. Ты и в самом деле не виноват, и греха на тебе нет. Жаль, конечно, что ты не мог сопротивляться злу в одиночку. Но один человек слаб. Негодяи сбиваются в стаи. В стадности – их сила. Что же мешает нам, приверженцам добра, собраться в единую армию? Нам мешает индивидуализм. Эго – вот то, что мы ставим превыше всего! Мы лелеем свою исключительность, тонем в душещипательном солипсизме, а ублюдки, варвары разрушают культуру, дух нации, пользуясь нашей беззащитностью. Зло должно быть наказано! Более того, сын мой, зло должно быть убито! Истреблено до последнего своего зародыша! И лишь тогда спокойствие и гуманность воцарятся в мире людей.

Отец Ираклий говорил убежденно, спокойно, не повышая голоса, но в словах его чувствовалась такая твердая сила, что Игорь почувствовал желание немедленно найти неведомую Армию Добра, и вступить в нее, и сражаться до последней капли крови со всей мерзостью, что наполнила существование человеческое. Но в реальности пока происходило по-другому. Их было двое – слабый, не умеющий драться подросток, и мужчина – пусть жилистый, но хромой – против двоих накачанных парней, работающих кулаками, как молотобойцы.

– Как зовут тебя?

– Гоша. То есть Игорь.

– Не бойся, Игорь. Против любой силы есть сила. Пойдем.

Ираклий как будто нарочно выбрал путь мимо злополучной парочки. Он шел с отрешенным видом – наверное, суета греховной земной жизни не волновала его. И у Гоши на секунду появилась надежда, что парочка шакалов оставит его в покое.

– Эй ты, пацан! Куда намылился?

– Оставьте его в покое, – бросил через плечо Ираклий. – Это человек не вашего круга. Воровать и блудить – не его удел.