Бессмертный
Шрифт:
Причина переполоха - появление в одной утренней газете очень резкого отзыва Флорентийской академии о "Галилее" Астье-Рею и о приложенных к нему исторических документах, явно подложных и нелепых. Отзыв этот, сообщенный конфиденциально председателю Французской академии, уже в течение нескольких дней тайно волновал всех Бессмертных, с лихорадочным нетерпением ожидавших решения Астье-Рею, но тот ограничивался неопределенными ответами:
– Знаю, знаю... Я все сделаю.
И вдруг этот самый отзыв, который, как они полагали, был известен только им, напечатан
Вот чем вызвано это волнение, этот взрыв негодования, это возмущение беззастенчивостью журналиста и глупостью Астье-Рею, подавшего повод к таким нападкам, от которых они давно отвыкли - с тех пор, как Академия стала благоразумно открывать свои двери "газетчикам". Пылкий Ланибуар, искушенный во всех видах спорта, готов отрезать уши дерзкому писаке. Два-три собрата с трудом удерживают его.
– Перестаньте, Ланибуар!.. Шпага должна быть на перевязи, а не в руке... Ведь это ваша острота, черт возьми, хотя у нас вся Академия ею пользуется.
– Вам известно, господа, что Плиний Старший[47] в тринадцатой книге своей "Естественной истории"...
– крикнул Газан, который вошел, запыхавшись, ступая неуклюже, как слон, - что уже Плиний говорит о поддельных документах, в частности о подложном письме Приама на папирусе!..
– Господин Газан еще не расписался!
– прервал его резким фальцетом Пишераль.
– Ах, виноват!..
Толстяк расписался, а затем продолжал рассказывать о папирусе, о царе Приаме, но речь его была заглушена гулом раздраженных голосов, среди которых явственно слышалось только одно слово: "Академия... Академия..." Все говорили о ней как о вполне реальном, живом существе, и каждый был убежден, что он один только знает и может выразить ее настоящее мнение. Внезапно шум затих: вошел Астье-Рею. Он расписался, совершенно спокойно положил на свое обычное место - место непременного секретаря - свой тяжелый портфель и, подойдя к коллегам, заявил:
– Господа! Я должен сообщить вам чрезвычайно неприятную новость... Я послал в Национальную библиотеку на экспертизу пятнадцать тысяч автографов, составляющих то, что я называл своей коллекцией... И вот, милостивые государи, все они оказались подложными, все!.. Флорентийская академия права. Я стал жертвой чудовищного обмана.
Он отирал крупные капли пота, выступившие у него на лбу после тяжкого признания.
– Ну, и что же дальше, господин непременный секретарь?
– вызывающе спросил кто-то.
– Что дальше, господин Данжу? Мне оставалось только обратиться в суд... что я и сделал...
Все начали протестовать, заявляя, что такой процесс невозможен, что посмешищем станет сама Академия, но Астье-Рею добавил:
– Искренне сожалею, дорогие коллеги, но решение мое бесповоротно... Впрочем, преступник уже в тюрьме, и следствие начато...
Никогда еще зал закрытых заседаний не оглашался таким ревом, каким были встречены эти слова. И, как всегда, среди самых
И вдруг, расслышав ли что-либо из этого препирательства или по какому-то наитию, которое порой озаряет совершенно глухих людей, старик Рею, державшийся из боязни удара в стороне, вдали от камина, изрек громко и монотонно:
– При Реставрации по мотивам чисто политическим мы исключили не менее одиннадцати членов...
Старец подтвердил эти слова кивком головы, словно призывая в свидетели своих современников - белые бюсты с пустыми глазами, расставленные на пьедесталах вдоль стен зала.
– Одиннадцать, черт возьми!..
– в наступившей тишине пробормотал Данжу.
А Ланибуар с обычным для него цинизмом воскликнул:
– Все организации, управляемые не единолично, трусливы, таков закон природы!.. Жить-то ведь надо!..
Тут Эпеншар, замешкавшийся у входа, где он толковал о чем-то с Пишералем, подошел к своим коллегам и, не повышая голоса, откашлявшись, заявил, что непременный секретарь не один виновен в этом деле, доказательством служит протокол от 8 июня 1879 года, который сейчас будет оглашен.
Пишераль тоненьким голоском, весело и скороговоркой прочел:
– "8 июня 1879 года Леонар-Пьер-Александр Астье-Рею принес в дар Французской академии письмо Ротру кардиналу Ришелье о статуте Высокого собрания. Академия, ознакомившись с этим доселе не опубликованным и в высшей степени любопытным документом, изъявляет дарителю свою признательность, постановляет включить письмо Ротру в настоящий протокол. Приводим его текстуально..."
Здесь секретарь замедлил чтение, весьма язвительно делая ударение на каждом слове:
– ..."текстуально, то есть со всеми описками, встречающимися в частной переписке и только подтверждающими подлинность документа".
Озаренные тусклым светом, падавшим с застекленного потолка, все стояли неподвижно, избегая смотреть друг на друга, и слушали в полном замешательстве.
– Письмо тоже прочесть?
– с улыбкой спросил Пишераль; его все это явно забавляло.
– Читайте и письмо, - ответил Эпеншар.
Но при первых же словах послышалось:
– Довольно!.. Довольно!.. Перестаньте!..
Теперь они краснели из-за послания Ротру, подложность которого бросалась в глаза. Просто школьническая подделка: неправильные обороты, половина слов в то время неизвестных... Какое ослепление! Как они могли!..
– Итак, вы видите, господа, что было бы крайне несправедливо обвинять нашего несчастного собрата...
– заговорил Эпеншар и, повернувшись к непременному секретарю, стал заклинать его отказаться от скандального процесса, который затронет честь всей Академии и даже великого кардинала.