Бессонница (др.перевод)
Шрифт:
Три-шесть-девять-сто-одно, гусь с гусыней пил вино…
И вдруг Ральф с удивлением понял – но как-то смутно, словно издалека, – что он сейчас уснет: прямо здесь, на крыльце. И в этот же самый миг ауры снова проникли в мир, наполняя его удивительными цветами и промельками движения. Это было великолепно, но…
…но что-то было не так. Что-то. Но что?
Девочка, которая прыгала через скакалку на пустыре. С ней было что-то не так. Ее ноги, обтянутые джинсовой тканью, которые мелькали вверх-вниз, как бобина швейной машинки. Ее тень, которая прыгала рядом с ней на выщербленном
И это была не футболка, совсем не футболка. Это был халат. Белый халат, такие обычно носят актеры в старых телесериалах про докторов.
Три-шесть-девять-сто-одно, гусь с гусыней пил вино, А большая обезьяна все ломилась к ним в окно…На солнце набежала туча, и свет вдруг стал тускло-зеленым – улица как будто погрузилась под воду. У Ральфа по спине побежал холодок. Скачущая тень девочки исчезла. Она посмотрела на Ральфа, и он увидел, что это никакая не девочка. Это был мужчина; ростом четыре фута, но определенно мужчина. Вначале Ральф принял это лицо, закрытое полями огромной шляпы, за детское лишь потому, что на нем не было ни единой морщинки; оно было идеально гладким. И еще: это лицо вызывало у Ральфа совершенно четкие ассоциации – безумная злоба, которую не понять нормальному человеку.
Вот оно, тупо подумал Ральф, глядя на скачущее существо. Я не знаю, что это за существо, но оно абсолютно безумно. Полностью невменяемо.
Существо, должно быть, прочло мысли Ральфа, потому что в этот самый момент его губы расплылись в улыбке, которая была одновременно и застенчивой, и гадкой, как будто они с Ральфом оба знали какую-то мерзкую и неприятную тайну. И он был уверен – да, почти точно уверен, – что сквозь эту улыбку просачивались слова, хотя существо не открывало рта:
[Гусь с гусыней так напились, что до смерти подавились! Обезьяна сорвалась и разбилась – и разбилась!]
Это был маленький лысый доктор, но не из тех двоих, которых Ральф видел возле дома Мэй Лочер, в этом он тоже был почти уверен. Он был таким, как они, может быть, но не из тех двоих точно.
Существо выкинуло скакалку. Она вдруг стала сначала желтой, а потом – красной, и, казалось, она искрила, пока летела. Маленькая фигура – Лысый доктор номер три, – ухмыляясь, смотрела на Ральфа, и Ральф неожиданно понял еще одну вещь. И когда он это понял, ему стало действительно страшно. Он разглядел, что было на голове у того существа.
Пропавшая панама Макговерна.
И опять существо как будто прочло его мысли. Оно сдернуло с головы панаму, обнажив круглый, совершенно лысый череп, и помахало панамой в воздухе, как ковбой, объезжающий дикую лошадь. И при этом оно продолжало ухмыляться своей кошмарной ухмылкой.
Внезапно оно ткнуло пальцем в Ральфа, словно помечая его. Потом нахлобучило панаму обратно на лысую черепушку и исчезло в переулке между салоном кожаных изделий и булочной. Солнце вышло из-за тучи, и ослепительная четкость аур начала блекнуть. Спустя где-то минуту после исчезновения существа вокруг снова была обыкновенная Харрис-авеню –
Ральф вздрогнул и с трудом вдохнул воздух, вспомнив безумие на гладком лице, расплывающемся в ухмылке. Вспомнив, как маленький лысый доктор указал
(Гусь с гусыней так напились, что до смерти подавились)
на него, как будто
(Обезьяна сорвалась и разбилась – и разбилась!)
помечая его.
– Скажите мне, что я сплю, – хрипло прошептал он. – Скажите мне, что я сплю, и этот уродец мне просто приснился.
У него за спиной открылась дверь.
– О Господи, ты разговариваешь сам с собой, – сказал Макговерн. – У тебя, наверное, денег в банке немерено.
– Ага, как раз хватит на похороны. – У Ральфа был голос, какой обычно бывает у человека, только что пережившего ужасное потрясение, во всяком случае, ему так показалось. Он все еще пытался справиться со своим страхом. Он почти ожидал, что Билл сейчас наклонится к нему и спросит, что случилось, и на лице у него будет тревога (или, может быть, лишь подозрение).
Но Макговерн не сделал ничего такого. Он просто плюхнулся в кресло-качалку, задумчиво сложил руки на своей чахлой груди и обвел взглядом Харрис-авеню: эту сцену, на которой он сам, Ральф, Луиза, Дорранс Марстеллар и другие старики – люди «золотых времен», как любил называть их Макговерн – играли свои последние, зачастую скучные, иногда страшные, иногда полные боли роли.
Предположим, я расскажу ему про его панаму? – подумал Ральф. Предположим, я начну разговор с фразы: «Билл, а я знаю, куда подевалась твоя панама. Это связано с теми парнями, которых я видел вчера ночью, причем связано очень хреново, есть у меня подозрение. Теперь ее носит один из них – тот, который прыгает через скакалку на пустыре рядом с булочной и салоном кожаных изделий».
И если у Билла еще остались какие-то сомнения насчет его, Ральфа, вменяемости-невменяемости, эта новость их точно развеет. Ага.
Поэтому Ральф промолчал.
– Извини, что так долго, – сказал Макговерн. – Ларри вопил, что я поймал его буквально в дверях, что он как раз собирался ехать в похоронное бюро, что он ужасно спешит, но прежде чем я успел задать ему хоть один вопрос, он умудрился пересказать мне половину жизни Мэй и даже половину собственной, черт бы его подрал. Минут сорок пять трещал без остановки.
Это было явным преувеличением – Макговерна не было от силы минут пять, – но когда Ральф украдкой взглянул на часы, он с изумлением обнаружил, что было уже пятнадцать минут двенадцатого. Он оглядел улицу и не увидел ни миссис Бенниган, ни грузовика «Будвайзер». Он что, и вправду заснул?! Похоже на то… но никакого разрыва в своем восприятии он не заметил.
Ой, да ладно тебе, не тупи. Разумеется, ты заснул, и этот маленький лысый парень тебе приснился.
Это было разумное объяснение; все становилось на свои места, и даже то, что лысый коротышка носил панаму Макговерна. Та же панама привиделась Ральфу и в том страшном сне про Каролину. Тогда она была в лапах у Розали.
Только на этот раз он не спал. Он был в этом уверен.
Ну… или почти уверен.
– Ты не хочешь спросить, что мне сказал брат Мэй? – Кажется, Макговерн был слегка уязвлен равнодушием Ральфа.