Бесстыдница (Эксгибиционистка)

Саттон Генри

В свое время «Французская революция» представлялась многим довольно рискованным начинанием. Как в это, так и в то, что судьба студии Мередита и еще нескольких студий, объединившихся для постановки этой картины, некоторое время висела на волоске, поверить теперь трудно. Почти невозможно. Вон он, этот фильм, в груде коробок с кинопленкой, в которой, как выразился Мартин Зигель в своей неподражаемой евангелической манере: «Нет ничего. Я не ошибся, джентльмены. Ничего. Только кусок кинопленки. Довольно, впрочем, порядочный, с полумилю. Еще на этой пленке есть маленькие изображения, такие крохотные и искаженные, что разглядеть их можно только с помощью специальной и страшно дорогой лупы. Впрочем, эти изображения – тоже чепуха. Никто на них и смотреть не станет. Мы вам предлагаем просто особую игру света и тени, самые завалящие

и пустячные вещи. Не думайте, что там есть еще что-то кроме этого. Выкиньте из головы весь реквизит, костюмы, здания и городки, что мы понастроили. Все это мишура. Тем более что их все равно снесли. Забудьте о тех миллионах долларов, что были потрачены на то, чтобы снять эти никчемные крохотные изображения. Забудьте также – если можете, конечно, – про нашу компанию и киноиндустрию – на них и так всем давно наплевать. Зато подумайте как следует о свете и тени, как воплощении человеческой фантазии и воображения. Этот художественный фильм – больше, чем вложение, больше, чем процесс, больше, чем последовательность изображений и диалогов. Этот фильм воплощает собой весь дух человечества и нашу уверенность в этом духе. В этих коробках, джентльмены, покоится многовековая людская мечта о свободе. О свободе, равенстве и братстве. Не меньше. Вот что вы должны предлагать! Я хочу, чтобы каждый владелец кинотеатра или просмотрового кинозала после своей смерти смог предстать перед святым Петром и сказать со всей искренностью и гордостью: «Я первым в своем районе показал зрителям «Французскую революцию».

Зигель уселся на место, достал из нагрудного кармана роскошного двубортного пиджака изящный носовой платочек и утер слезы, навернувшиеся на глаза от собственной страстной речи.

У всех остальных – вице-президентов, ответственных за производство, рекламу, копирование и продажу, а также у их помощников – вид был в разной степени торжественный, вдохновленный и даже потрясенный. Один из них, собиравшийся поджечь сигару золоченой зажигалкой «Данхилл», так и застыл, словно каменное изваяние, или будто собираясь позировать для собственной восковой фигуры. Другой возвел глаза к небу или, точнее – к необыкновенному лепному орнаменту в неоегипетском стиле, которым предшественник Зигеля (он же его отец) украсил потолок этой залы в период финансового расцвета компании.

– Ну, ладно, – продолжил Зигель. – Теперь расскажите мне про премьеру.

Вице-президент, отвечающий за рекламу, изложил свой план по поводу предстоящей премьеры. Выручку от нее предлагалось передать в Фонд борьбы с сердечными заболеваниями.

– Прекрасно, – одобрил Зигель. Все-таки Давид Зигель умер от сердечного заболевания.

Вице-президент рассказал также об освещении предстоящего события на телевидении, о торжественной церемонии в знаменитом зале «Астора», о подготовке красочного парада, который должен пройти на Бродвее, прежде чем покатят лимузины с приглашенными.

– Тебе не кажется, что это рискованно, Сол? – спросил кто-то. – Может создаться впечатление, что зрители начнут умирать от сердечных приступов…

– Нет, это только добавит нам поклонников, – ответил специалист по рекламе. – К тому же это лишь часть общего сценария. Вот, кстати, одно из приглашений, – добавил он, извлекая из атташе-кейса крохотную золотую гильотину.

Он протянул изящную безделушку Мартину Зигелю.

Зигель взял гильотину и поставил перед собой на массивный дубовый, украшенный резьбой стол, который по размерам почти не отличался от стола для игры в пинг-понг. Зигель немного повозился с забавной игрушкой, потом изумленно и восторженно воскликнул, словно взрослый ребенок:

– Черт побери, она работает!

– Не только работает, – самодовольно провозгласил вице-президент по рекламе, – но и рубит головы сигарам!

– Изумительно! Просто потрясающе! – воскликнул Зигель. Позже все согласились, что голос его прозвучал точь-в-точь как голос покойного отца.

Мелисса Филидес, наследница греческого судовладельца, отдала свою гильотину горничной. Пусть ее детишки поиграют, подумала она. Удивительно гнусная штуковина – как раз под стать всей этой дурацкой затее. Кинокомпания транжирила баснословные деньги. Ей-то это, конечно, было безразлично, но в соответствии с договором компания обязалась передать кругленькую сумму в Фонд борьбы с сердечными заболеваниями. Взамен компания получит грандиозную телерекламу, причем при затратах, несравненно меньше тех, которые имела бы, если бы уплатила телевидению в обычном порядке. Примерно третью

часть от разницы получит фонд, но все равно это – настоящая куча денег. В противном случае она, Мелисса, не согласилась бы участвовать в такой тягомотине, грозившей растянуться на несколько бесконечных часов. Она доскучает до конца этого, без сомнения, нуднейшего фильма, примет участие в их дешевом «асторском» ужине, а потом вернется к себе, примет горячую ванну и ляжет в постель. Мелисса, верная своему слову, как могла, расхваливала этот фильм про Великую французскую революцию, которому покровительствовала, хотя он того не стоил. Все они того не стоили. А последняя новость вообще стала для нее последней соломинкой. То, что киношники сами решили выбрать ей сопровождающего, было само по себе достаточно дико. Но то, что они остановят выбор на актере, без сомнения, настолько же глупом и напыщенном, насколько умным он казался на экране, было уже чересчур. Надо же – Мередит Хаусман! Кто-то сказал, что он родом чуть ли не из Монтаны…

– Вот и готово, – объявила Колетт. – Вам нравится, мадемуазель?

– Да, – бросила Мелисса, полюбовавшись на себя в зеркало. Платье от Гивенши смотрелось сногсшибательно. Белоснежный сатин в классических римских традициях. Строгие складки были схвачены на левом плече крупной пряжкой в виде солнца, усыпанного бриллиантами и изумрудами, оставляя правое плечо полностью обнаженным. В ушах красовались маленькие изящные серьги с изумрудами – под стать пряжке. Подарок отца на двадцать один год.

– Вы просто изумительны, – восхитилась Колетт.

– Да, – кивнула Мелисса.

Колетт распахнула перед ней дверь, и Мелисса прошествовала в гостиную, где сидел, ожидая ее, Мередит Хаусман. Увидев молодую женщину, он поспешно вскочил. Не без изящества, отметила про себя Мелисса.

– Здравствуйте, мистер Хаусман. Я Мелисса Филидес.

– Здравствуйте, – улыбнулся Мередит, чуть заметно поклонившись. Мелисса питала неприязнь к той породе американцев, которые считали, что и с женщинами следует здороваться только за руку.

– Извините, что заставила вас ждать. Морис принес вам что-нибудь выпить? – Она кинула взгляд на столик возле кресла, в котором только что сидел Мередит.

– Только минеральную воду. Я… Боюсь, что, кроме шампанского, я больше ничего не пью.

– Чего же тут бояться? Мой отец придерживался таких же правил. У нас еще есть время, чтобы выпить?

– Думаю, что да, – ответил Мередит.

– Прекрасно, Морис, шампанского.

Повышать голос ей не пришлось. Кухонька примыкала вплотную к гостиной ее роскошных апартаментов в «Хэмпширхаусе». Мелисса владела этими апартаментами, в которых проживала только в ноябре; все остальное время руководство гостиницы имело право сдавать апартаменты другим постояльцам. Таким образом Мелисса не только экономила довольно значительные средства, но и получала гарантию того, что в ноябре номер будет свободен и подготовлен к ее приезду.

Морис принес бутылку «Тайтингера» урожая сорок седьмого года и два тюльпанообразной формы бокала со льдом, на три четверти наполненных шампанским.

Мелисса подняла свой бокал и провозгласила:

– Предлагаю выпить за успех вашего фильма.

– И за приятный вечер, – добавил Мередит. Похоже, он не такой уж и невыносимый, подумала Мелисса. Возможно, вечер еще и не пойдет насмарку. Впрочем, Мелисса ожидала, что Мередит окажется приятным в общении – так уж устроены эти киношники. Иначе им нельзя. Но в поведении Мередита не было и тени позерства или напыщенности, самолюбования или наигранного веселья. И вообще, в отличие от многих киноактеров, он казался совершенно естественным, а не слепленным из пластилина.

Когда настало время идти, он встал, принял из рук Мориса ее накидку, учтиво помог Мелиссе набросить ее на плечи и предложил свою руку.

– Что ж, вперед, на просмотр, – вздохнул он. – Как-то один сценарист рассказал мне, какую шутку отпустил Бёрк [15] насчет Французской революции. Хотя, возможно, ему просто приписали эту шутку. Дело не в этом. Речь шла о том, что, глядя на Францию, испытываешь жалость к гибнущему ярко раскрашенному оперению, а не к самой умирающей птахе. Так вот, я надеюсь, что хоть какое-то яркое оперение вы увидите и откровенно скучать вам не придется.

15

Бёрк Эдмунд (1729–1797) – английский публицист и философ, автор памфлетов против Великой французской революции.