Бесстыдница (Эксгибиционистка)
Шрифт:
Мерри пришла к мистеру Кляйнзингеру, чтобы посоветоваться с ним по довольно деликатному поводу. Ей позвонил ответственный редактор журнала «Лотарио» и предложил сняться в обнаженном виде для центральной вклейки, определявшей лицо журнала. На этой вклейке девушки всегда снимались обнаженными, принимая при этом самые вызывающие и изощренные позы, какие только могли придумать фотографы. Предложение поступило через несколько дней после публикации скандальной статьи в «Пульсе». Тогда Мерри только брезгливо поморщилась и думать о нем забыла, но, пообщавшись с матерью, Лионом и ликами святых Церкви Трансцедентального
– Тем не менее я весьма признателен, что вы решили обсудить это со мной, – произнес Кляйнзингер. – Многие актрисы на вашем месте не поступили бы столь порядочно и благоразумно.
И он удостоил Мерри улыбки, что случалось крайне редко.
Мерри вдруг пришло в голову, что за завесой ворчливости и напускной грубости кроется довольно застенчивая личность. Она покидала его кабинет, так и не решив, что ей делать. Но в глубине души она все-таки хотела позировать для «Лотарио». Поэтому она решила, что позвонит в редакцию и даст согласие. Мерри так и не смогла придумать причину для отказа, не говоря уж о том, что речь шла о довольно круглой сумме. Нет, никто и ничто ее не остановит.
И тем не менее неожиданно для себя, сняв трубку, она позвонила не в редакцию «Лотарио», а Сэму Джаггерсу в Нью-Йорк.
Ее тут же соединили.
– Как дела, Мерри? – спросил Сэм.
– Прекрасно.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Просто мне нужно кое-что обсудить с вами.
– Валяй.
– Мне позвонили из «Лотарио». Предлагают сняться для них.
– Ни в коем случае, – отрезал Джаггерс.
– Почему?
– Тебе это ни к чему. Ты пробьешься благодаря своему таланту.
– Но мне хочется!
– Почему?
– Мне кажется… Это будет довольно забавно.
– Ты пришла в кинематограф не для того, чтобы забавляться. Главное – научиться делать деньги. Если хочешь сниматься в таких журналах, занимайся этим в свободное время.
– Они мне хорошо заплатят.
– Мерри, я абсолютно уверен, что ты получишь меньше той суммы, которую уплатили мы, чтобы выкупить последние фотографии, где ты снималась обнаженной.
Эти слова ошеломили Мерри.
– Не ожидала от вас такой жестокости, – пробормотала она.
– А ты думаешь, мы тут в бирюльки играем? – взорвался Джаггерс. – Ты – ценное вложение капитала, и я должен оберегать тебя независимо от твоей воли.
– В гробу я видела вас с вашими вложениями! Джаггерс замолчал. Мерри прекрасно понимала, что он ждет, пока она еще что-нибудь добавит, предоставив ей возможность самой по достоинству оценить свою вспышку.
– Я дам согласие на их предложение, – заявила она после долгого молчания.
– Значит, ты вовсе не хотела обсуждать со мной этот вопрос, а просто собиралась поставить меня в известность, – констатировал Джаггерс.
– Да, наверное.
– Мерри, я могу только дать тебе совет. Я не имею права тебе приказывать. Так вот: впредь подобные заявления присылай мне по почте в конвертах; это обойдется тебе гораздо дешевле.
– Спасибо, – сказала она. – Огромное спасибо!
И бросила трубку. Она настолько кипела от ярости, что немедленно
Лерой Лефренье попросил ее согнуть ногу влево.
– Нет, нет, так слишком много, – сказал он. – Чуть меньше. Нет, так уже много. Слишком откровенно. Подождите. Сейчас я покажу.
Он подошел к ней и сам уложил ее ногу, куда хотел.
Мерри, совершенно обнаженная, лежала на шкуре зебры в соблазнительной позе, подчеркивающей и выпуклость грудей, и изящный изгиб спины, и манящую округлость ягодиц. Левая нога, согнутая в колене, была призывно сдвинута в сторону. Лефренье – быть может, не слишком вежливо – объяснил Мерри правила игры:
– У нас запрещены только анатомические подробности. Лобок, пожалуйста, а вот нижние губы – табу!
Вопреки ее ожиданиям, оказалось, что позировать – занятие малоприятное. Жар от софитов ее не удивил, но вот липкий растекающийся грим, жирная помада на губах и нарумяненные соски настолько раздражали, что Мерри не терпелось забраться под душ. Если бы не грубоватые, но остроумные шутки Лефренье, явно доки в своем деле, она бы, наверное, не выдержала. Вертясь вокруг нее с болтающимися на шее фотоаппаратами, Лефренье обучал Мерри, какое выражение нужно придавать лицу; Мерри не ожидала, что выражение лица имеет такое значение при съемках обнаженной натуры.
– Тело – это просто фон. Главное – лицо, – говорил он. – В глазах должен быть виден призыв. Давай же, давай! – понукал он. – Думай про трах-трах.
Мерри нервно прыснула, и в тот самый миг, когда улыбка сползла с ее губ, Лефренье вдруг защелкал затвором фотоаппарата и закричал:
– Замри!
И сделал еще несколько снимков.
Мерри изнемогала. Сеанс продолжался вот уже третий час. Они перепробовали сотню поз в самых разных видах. Она позировала в мужских джинсах с полуприспущенной «молнией», в расстегнутой ковбойской рубашке, под которой соблазнительно виднелись пышные груди. В коротенькой прозрачной ночной рубашке. Чуть прикрытая шифоновым шарфиком.
– Подтяни ноги к животу. Нет, так слишком сильно. Я хочу, чтобы груди лежали на одной линии с полосками на шкуре.
«Груди». Это относилось не к ней. Мерри казалось, что в студии была вовсе не она, а некий кусок плоти, которым по-своему распоряжался этот мужчина, увешанный фотоаппаратами. Мерри почему-то доставляло удовольствие наблюдать за собой со стороны. Она ощущала себя неким экзотическим экспонатом, привлекшим внимание издателей «Лотарио». И это успокаивало.
– Что ж, пожалуй, достаточно, – сказал наконец Лефренье. – Ты молодец. Душ вон там.
– Спасибо, – кивнула Мерри.
Встав под теплый душ, она смыла с себя липкий размякший грим, потом вытерлась, завернулась в белое махровое полотенце и вернулась в студию за одеждой, которую повесила на ширме. Когда она протянула руку к трусикам, полотенце распахнулось, и Мерри судорожным движением подхватила его. Поразительно, но в течение всего сеанса она так не ощущала своей наготы и незащищенности. Одевшись, она смело вышла из-за ширмы.
Лефренье угостил ее пивом.
– У тебя, должно быть, в горле пересохло, – сказал он. – Под этими софитами страшное пекло.