Бессы
Шрифт:
Вместо идеи сильного русского государства молодежи посредством глобальных СМИ вбивалась как норма похоть, грязь и порок, отчего в головах деток случался сбой матриц.
***
Пройдя нетронутым, Факер остановился у церкви, где был на Пасхальной службе ночью. Рядом с оградой, под брезентовым настилом, примостившись на пластиковых лавках, копошились сирые и убогие, деля добычу – еду, деньги, сигареты и тару с остатками алкоголя. Среди найденного были мобильный телефон и золотая цепочка, право собственности на которые предъявляли теперь сразу несколько местных аксакалов. Разговор шел на повышенных тонах, мужики драли глотки , и с нажимом хватали друг друга за засаленные грудки, сотрясая лохматыми бородами, а две бабы – противно визжали, пытаясь поцарапать оппонентов длинными чёрными когтями.
Его
Он поёжился и, вдруг, будто по божьей воле, его смятение сменилось холодным равнодушием, и Факер двинулся к ним.
«Христос воскрес!» - радостно скалясь гнилыми ртами, отребье поползло к нему.
«Перестрелять вас, как собак бешеных», - бросил он злобно, поднимая с ноги конструкцию из двух ящиков и досок, где была аккуратно разложена добыча, которая взлетела вверх вместе с трубкой и золотом.
Сирые и убогие вздрогнули и враз застыли, словно покрытые мхом влажные пни.
Факер прошел мимо них, едва не касаясь плечами, - сквозь церковные врата и, пройдя вдоль знакомых крестов по жидкой аллее, вошел в церковь.
Зайдя внутрь, Факер почувствовал могильный холод, изо рта у него пошел пар. Вокруг царил сырой полумрак. Он снял очки и протёр их влажной футболкой – стало ещё хуже. Его уверенность быстро улетучилась, пошатываясь, Факер побрел к алтарю. Подойдя ближе, он почувствовал тепло и узрел свет. Факер обошел алтарь справа, и уткнулся на современный компактный инфракрасный обогреватель, у которого, удобно усевшись в низеньком мягком кресле, читал газету какой-то святой отец. Не разбираясь в чинах священнослужителей, Факер неуверенно кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание попа. Тот поднял голову и вопросительно взглянул на него над половинками стильных очков, но Факер продолжал молчать. Отложив газету в сторону, поп встал.
«Христос воскрес, сын мой», - сказал он красивым глубоким голосам.
«Ага», - кивнул Факер, делая шаг вперёд и наслаждаясь идущим теплом, согреваясь после неприветливой пасхальной непогоды в божьем доме.
«Не ага, а воистину воскрес», - нравоучительно поправил его святой отец.
«Ага», - снова кивнул Факер.
«Что привело тебя сюда?» - спросил его поп.
«Как в кино», - подумал он, ближе подходя к обогревателю.
«Если хочешь, можешь просто согреться. Я не буду доставать тебя расспросами», - примирительно сказал святой отец, садясь и беря в руки газету.
Факер тяжело вздохнул.
«Я грешен, и меня это волнует», - сказал он.
***
У Факера были свои отношения с Богом. Как и большинство русских, он предпочитал держать их при себе, всё было между ними. Сам институт Церкви он считал тоталитарным. Католическая церковь была отдельным фашистским государством, причём, более кровожадным, чем самый радикальный исламский фундаментализм, а православная – сама по себе интегрированная в государственную систему, готовую пляс хоть под дудку монархии, хоть – Иосифа Сталина, но с большим удовольствием – на жирных либеральных корпоративах. Само определение Бога, как некой вполне реальной фигуры, уже само по себе было фашизмом, воспетым преклонением перед ницшеанским Сверхчеловеком. Любая религия несла в себе Любовь. Даже расистский по своей сути иудаизм проповедовал любовь к одной – еврейской – расе. Любовь же, в отличие от тоталитаризма, не предполагает принуждения, любовь – это внутренние убеждения, сила воли и твёрдость характера, ваши человеческие качество, ибо любовь отличает людей от зверей. И если государственный тоталитаризм был необходим для защиты и развития общественных институтов, то есть – каждого из нас, независимо от социального или еще какого-то статуса, то принуждение к любви в отношении Церкви и Бога были недопустимы, и вместо того, чтобы быть проводниками между людьми и Господом, попы и прочие лишь отталкивали народ от Всевышнего, бросая страну в смуту
Ещё с раннего детства он пытался с ним говорить. На глазах маленького Факера рушилась огромная страна, с прилавков враз исчезла еда, а во дворах – собаки и голуби. Всё это было ему непонятно. А ещё, как ему тогда казалось, а потом, с появлением Интернета, он смог проверить свои догадки из открытой статистики, - очень часто начали умирать люди. Намного чаще, чем прежде, хотя на 1980-е пришелся глобальный мор многих ветеранов Войны. Угрюмые похоронные марши играли в их тенистом дворике из пятиэтажных едва ли не каждый день. Как правило, об очередной смерти он узнавал уже постфактум, когда снизу до него доносился знакомый мотив в исполнении духового оркестра.
Ещё в первом классе, в рамках урока музыки им играли вторую сонату для фортепьяно Фредерика Шопена, под которую похоронили и самого поляка. Всегда подвыпивший учитель, поразительно похожий на помесь молодого Лёни Якубовича и Валерия Газзаева, постоянно таскал с собой огромный баян. В школе платили копейки, поэтому он активно подрабатывал на стороне, в том числе – и на похоронах, и когда ему наливали – мог сбацать любой мотив на раз-два. По расписанию урок музыки был у них каждую среду, однако учитель появлялся в школе не чаще раза в месяц. Директор смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что замены ему всё равно не найти. Справедливости ради стоит добавить, что, таки осчастливливая детей своим появлением, усач-баянист, находясь уже с утра под градусом, обрушивал на них всю свою нереализованную экспрессию, играя им и «Катюшу», и «Машину времени». Однажды, поверив, что смог научить семилетних детей музыке, он раздал им нотные листы, потребовав от каждого набросать какой-нибудь мотив, предварительно его придумав. В том, что маленькие еврейские девочки, - а других его в классе не было, да и вообще он был тут едва ли не единственным гоем, - справятся на отлично, маленький Факер и не сомневался. Зато в отношении себя - был преисполнен сомнениями. Писать музыку, в отличие от составления текстов – прозы или стихов, - казалось ему чем-то божественным, а тут ещё эти маленькие еврейские девочки, корчащие из себя богоизбранных. Всё это начинало его бесить. Маленький Факер тяжело вздохнул, и принялся наугад расставлять ноты, молясь Господу, чтобы незамысловатый мотив, звучащий в его голове, каким-то чудом перенесся на бумагу. Читая его «работу», учитель побагровел, шумно скомкал нотный лист, и выбросил его в мусорную корзину.
«Это чудовищно», - сокрушался он, строго глядя на маленького Факера, в то время как маленькие еврейские девочки подленько хихикали у него за спиной, получив очередные пятёрки в аккуратные дневнички.
Повзрослев, он ужаснулся, поняв, насколько всё это травмировало его психику. Его окружала смерть, и это способствовало тому, что маленький Факер ужасно боялся её с самого детства. То есть, он постоянно думал о ней, и пытался придумать какое-то оправдания для самого себя, убеждая, что конца не будет, что все умрут, а он – останется.
Когда всё ёбнулось, народ в массовой истерике озаботился религией и стал на американский манер ходить по выходным в церковь, завесив всё вокруг – от «Жигулей» до кухни – иконами и распятиями, - маленького Факера едва не запихнули в воскресную школу. Мало того, что поп заставлял записывать за ним какую-то, как ему казалось, околесицу, так ещё он и пропустил свои любимые мультфильмы – «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Бабушка же – старая маразматичка, - не сумела совладать с японским видеомагнитофоном, купленным отцом ещё в начале 1980-х по цене автомобиля, так что, по возвращении домой, вместо кассеты с записанным мультиком его ждала борода.
«Я до сегодняшнего дня не пропустил ни одной серии!» - выпалил маленький Факер злобно, объявляя бойкот и воскресным занятиям, и институту церкви.
Уже в юности, в студенческие годы, на фоне безбожных 1990-х, зачитываясь постмодерном, Генри Миллером и «Заратустрой», Факер в один прекрасный момент понял, что всё это сводит его с ума, а идеология социал-дарвинизма, убивает в нём Человека, и возвращая Зверя.
Пришел момент, и он отторг всю эту муть и слизь, приняв Бога как любовь и человечность, но оставшись безмерно далёким от церквей и попов.