Бестужев-Рюмин
Шрифт:
Канцлеру приписывали и другие трюки и хитрости, выражавшиеся в том, что он якобы в беседах с иностранными посланниками симулировал заикание или приказывал своим помощникам писать неразборчивые ноты, чтобы потом иметь возможность их исправить или дополнить. Мардефельд отмечает, что Бестужев часто ссылался на свою плохую память, в то время как она у него работала прекрасно. Под этим предлогом он часто просил устные представления изложить в письменном виде. На наш взгляд, это был отличный способ сбить спесь с прусского посланника, ненавидевшего всеми фибрами своей души русского канцлера, и собраться с мыслями для ответа.
Прусский посланник также утверждает, что Бестужев был архитрусом и для придания смелости часто выпивал
В 1742 году А. Мардефельд отмечал, что Бестужев был скрытен, не умея скрытничать, строил честолюбивые планы, не обладая глазомером и последовательностью. Что ж, если Мардефельд был более проницательным и дальновидным политиком и дипломатом, то это делает ему только честь. Только следует вспомнить, что если бы Бестужев был лишён упомянутых качеств, вряд ли бы он смог одолеть своих врагов и всех расставить по местам, включая того же Мардефельда.
Не исключено, что именно под воздействием реляций своих посланников в России у Фридриха II тоже сформировалось, мягко говоря, неадекватное представление о русском канцлере: «Это был человек невысоких способностей, пало сведущий в делах, гордый по невежеству…»
Французский посланник д'Аллион писал в 1746 году о Бестужеве-Рюмине: «Он был вознесён благодаря случаю и удержался на высоте больше интригами, чем талантом».Шетарди утверждал, что Бестужев в своё время подделывал векселя в Гамбурге. Но всё это бездоказательные выпады, принадлежавшие ярым и злобным недругам канцлера, и даже Валишевский пишет, что не склонен верить этим заявлениям.
Довольно резкие характеристики в адрес Бестужева-Рюмина высказывали и дипломаты союзных государств. Так в 1745 году единомышленник и друг Бестужева, английский посланник Хиндфорд писал, что до последнего времени Россия не дала ни одного ценного и мужественного министра, и «императрица обладает гораздо большим мужеством и способностями, чем все её министры, вместе взятые».Возможно, в этом высказывании содержится доля правды: рабские условия не могли способствовать появлению рядом с монархами-самодурами мужественных и умеющих говорить правду министров. Карьера, да и жизнь любого прямодушного министра при Анне Иоанновне, да и при Елизавете Петровне были бы весьма и весьма скоротечны.
О смелом и, можно сказать, мужественном и одновременно рискованном поступке Бестужева свидетельствует Й.С. Петцольд, секретарь, а затем резидент миссии Саксонии (1736— 1749) в России. Дипломат докладывал в Дрезден о своём разговоре с вице-канцлером А.П. Бестужевым: «…вице-канцлер сообщил мне: он на совете, в котором обсуждался вопрос о том, оставить ли на свободе великую княгиню(Анну Леопольдовну. — Б. Г.) и детей её или нет, дал ответ положительный…»— мотивируя это тем, что «спокойнее и безопаснее будет, когда семейство выедет за границу, чем когда оно остаётся в пределах России. Таким образом, он с помощью восьми других лиц, бывшего одинакового с ним убеждения, отклонил ещё некоторые насильственные меры…».Чтобы подать такое мнение Елизавете, тоже нужно было иметь мужество.
Бестужев в беседе с саксонцем давал понять, что за вариантом
За благосклонным отношением канцлера к Брауншвейгскому семейству, пишет Валишевский, скрывались его расчёты добиться дополнительного «кредита» со стороны Елизаветы Петровны. Получив от посланника в Стокгольме Панина сообщение о готовящемся в Петербурге заговоре в пользу Ивана Антоновича [107] , Бестужев планировал обвинить в этом заговоре Фридриха II и организовать утечку об этом заговоре со стороны Вены. Елизавета Петровна считала бы тогда императрицу Марию-Терезию своей спасительницей, а Бестужев мог бы легко уговорить её согласиться с некоторыми мерами по сближению с Австрией.
107
Согласно реляции Панина, надёжным источником была жена одного члена риксрода, проболтавшаяся своему любовнику о том, что её муж с президентом канцелярии графом Тессином замыслили способ отомстить России (любовник этой дамы, по всей видимости, был агентом или доверенным лицом Панина). Заговорщики разыскали какого-то майора, долго жившего в России, который предложил им два варианта мести: один дорогой, другой — подешевле. За 100 тысяч риксталеров он брался убить Елизавету Петровну, а за сумму, в 10 раз меньшую, — доставить Иоанна Антоновича в Швецию.
Что ж, такие расчёты Бестужев мог иметь, но ведь их конечной целью был не кредит доверия у императрицы, а государственный интерес — смягчение напряжённости в отношениях с союзницей России. Как бы то ни было, Бестужев ещё раз соприкоснулся с судьбой Брауншвейгского семейства. После похорон Анны Леопольдовны 21 марта 1746 года он уже на следующий день известил об этом её отца Карла Леопольда Мекленбургского. Он сообщил, что его дочь похоронена рядом с могилой матери Екатерины Ивановны. О том, что у Анны Леопольдовны перед смертью родился ещё один сын, канцлер умолчал — он выполнял волю Елизаветы Петровны.
Соловьёв упоминает о реакции Бестужева на приговор, который получили Остерман, Миних и некоторые другие лица, «запятнавшие» себя верным служением режиму Анны Леопольдовны. Сам Бестужев, приговорённый к четвертованию и переживший ужасные минуты, в беседе с Петцольдом проявил сочувствие к указанным лицам и надеялся, что Елизавета Петровна проявит к ним милосердие. Бестужев, как бы оправдываясь перед собеседником, сообщил, что на смертной казни Остерману и Миниху настояли канцлер Черкасский и генерал-прокурор Трубецкой.
Австрийский дипломат барон Й.Ф. фон Претлак (Бретлах) говорит о «природном недостатке ума у этого министра»,а его коллега граф Бернес заметил, что «желая всё делать сам, канцлер в то же время не отказывался от своих удовольствий, предаваясь с некоторых пор не только страсти к чревоугодию, но и к игре, за которой он проводит многие дни и целые ночи напролёт».Трудно поверить в рассуждения барона Претлака об умственных способностях Бестужева, а вот в картишки наш герой последнее время действительно частенько поигрывал, причём превратился в настоящего картёжника, проигрывавшего иногда крупные суммы. Канцлер не был лишён человеческих слабостей и пороков, и тут ничего убавить или прибавить нельзя.