Бестужев-Рюмин
Шрифт:
Кажется, наиболее адекватную оценку от своих современников наш герой получил из уст Екатерины Великой: «Он внушал к себе гораздо больше страха, нежели привязанности, был до чрезвычайности пронырлив и подозрителен, твёрд и непоколебим в своих мнениях, довольно жесток с подчинёнными, враг непримиримый, но друг друзей своих, которых не покидал, пока они сами не изменяли ему, в прочем неуживчив и во многих случаях мелочен… а характером своим неизмеримо превышал дипломатов царской передни… его трудно было водить за нос».
Бестужев часто получал реприманд от Елизаветы за невоздержание в приёме пищи во время постов (сама императрица строго
Бернес, бывший свидетелем семейных ссор в доме канцлера, утверждает, что его сын Андрей покинул дом родителей из-за нездоровой развратной обстановки. Как видно из воспоминаний Бернеса, имелись в виду пьянство Алексея Петровича и игра в карты. Согласно Бернесу, супруга канцлера Анна Ивановна выступала в этих ссорах на стороне сына. «Я старался умиротворить её, уговаривая войти в положение её мужа у заваленного делами и с трудом добивающегося резолюций её величества у вследствие чего немудрено было у что он искал иногда развлечений,— пишет Бернес. — Она на это отвечала, что если дела шли плохо, то виноват в том был гораздо более он сам, чем государыня, ввиду того что он днём пьян, а ночи проводит в игре, проиграв недавно 10 тысяч рублей в одну неделю».
В семейные дела Бестужева, как мы уже знаем, пришлось вмешиваться самой императрице, о чём уже было рассказано выше.
Валишевский пишет далее, что до 1752 года, хотя руки Бестужева и не были чистыми, он старался сохранять внешнюю благопристойность. Вопреки неоднократным утверждениям Фридриха II и его историков, канцлер отказывался от прусских и французских «пенсионов», а к английскому золоту прикасался лишь с «целомудренными ужимками и благородными жестами». По сведениям историка, Анна Ивановна Бестужева в 1745 году приняла от д'Аллиона тысячу дукатов, причём, как оценили сами французы, деньги были потрачены очень непроизводительно. Об этом поступке своей жены Алексей Петрович мог ничего не знать.
В 1742 году, передавая вице-канцлеру вознаграждение за оборонительный союз, заключённый с Англией, посланник Уич намекнул ему, что король Георг I охотно присоединил бы к нему и дополнительный подарок — официальный или тайный, по желанию Бестужева.
— Я ничего тайно не принимаю, — сухо ответил вице-канцлер.
На этом дело было закрыто — в этот период канцлер от недостатка средств, по-видимому, не страдал.
Преемник Уича сэр Хиндфорд в 1746 году был однажды сильно удивлён тем, как Бестужев, рассказывая ему про дом Остермана, полученный по милости Елизаветы, стал говорить, что не в силах содержать его, и чтобы привести его в порядок, ему нужно не менее 10 тысяч фунтов стерлингов, которые следует передать ему как можно секретнее. Хиндфорд стал возражать против этой астрономической цифры, на что канцлер, приняв величественный вид, заявил, что он не просит вознаграждение, а всего лишь ссуду сроком на 10 лет.
Конечно, в Лондоне и пальцем не шевельнули, чтобы выполнить такую экстравагантную просьбу Бестужева, и тогда Хиндфорд, чтобы угодить Бестужеву, пустился во все тяжкие. Он писал в Форин Офис, что отказ в выдаче денег станет большой дипломатической катастрофой для Англии, и представил такие рискованные аргументы, как утверждения о том, что невестка канцлера Разумовская якобы была внебрачной дочерью Елизаветы Петровны, о чём государыня якобы поведала Алексею Петровичу под большим секретом, обещая
Мы видим, как изобретателен и убедителен мог быть канцлер, когда хотел добиться своего. Опытный дипломат и разведчик Хиндфорд «заглотил» его «наживку», потому что, судя по всему, искренно поверил в выдумку Бестужева.
И старания Хиндфорда увенчались успехом: деньги канцлеру выплатили, правда, не из государственной казны Англии, а от имени банкира Вульфа под заклад упомянутого дома канцлера. Выплачивая ссуду в течение 10 лет, Бестужев удержал в свою пользу за счёт английского правительства накопившиеся проценты — почти 5 тысяч фунтов. Сделка делает честь хитроумию русского министра, но не его добродетели, пишет Валишевский. Да, добродетелью в этом эпизоде не пахнет, добродетельным человеком Алексей Петрович и правда не был.
При «вспрыскивании» новоселья в упомянутом доме Остермана Бестужев пошёл ещё на одну проделку: он уговорил фаворита Елизаветы графа Разумовского, когда будут пить здоровье хозяина, выступить и рассказать, что хозяин весь в долгах и что дом фактически принадлежит английскому банкиру Вульфу. Бестужев рассчитывал, что Елизавета при этом известии расщедрится и оплатит «долги» своего канцлера. Но Елизавета на этот «трюк» не клюнула, хотя позже, в 1754 году, Бестужеву всё-таки удалось получить от неё «на бедность» 50 тысяч рублей.
Когда деньги от Хиндфорда были получены, посланник пытался намекнуть Бестужеву на взаимную услугу, но тут же получил высокомерный ответ:
— Неужели вы собираетесь входить в сделки со мной?
Конечно, все эти «проделки» не делают чести графу и канцлеру Бестужеву. Он находился тогда в расцвете сил и в зените славы, а испытание властью и славой выдерживал не каждый русский. Не выдержал его и вельможа Бестужев-Рюмин, к тому же постоянно нуждавшийся в деньгах из-за карточных долгов и сильного «преклонения» перед Бахусом.
Финансовыми сделками для него занимался саксонец Функ. Функ заявлял о пожеланиях своего патрона без всяких дипломатических околичностей — начистоту, прямым текстом. Так в ноябре 1750 года, по случаю присоединения Англии к австро-русскому союзу, Функ по поручению канцлера стал требовать от австрийского и английского дворов по тысяче фунтов стерлингов. Австрийский посланник Бернес напомнил ему, что стороны уже обменялись подарками и все своё уже получили. Функ, «приготовивший даже перья для подписи»и рассчитывавший получить и свою долю, нимало не смутился и в течение беседы с Бернесом трижды возвращался к этому вопросу, пока не добился своего.
В 1752 году, когда денежные затруднения Бестужева достигли апогея и ему пришлось «позаимствовать» в КИД и почтовом ведомстве казённые деньги, Функ пытался получить деньги у преемника Бернеса графа Претлака. Канцлеру грозило разоблачение о казнокрадстве, к тому же он должен был сопровождать императрицу в Москву, а все драгоценности и платья супруги Анны Ивановны были заложены. Функ просил у Претлака 20 тысяч дукатов. Три миссии — австрийская, саксонская и английская — вступили между собой в переговоры, но англичане сказали, что они уже выплатили канцлеру 10 тысяч ф. ст., у саксонцев средства были ограничены, и только венский двор посулил ему пенсию. Бестужев, убедившись в ничтожности суммы, воскликнул в негодовании: