Бесы пустыни

Аль-Куни Ибрагим

— Сказали, будто бы ты для меня тайну оберегаешь?

— Да. Тайну. А тайна — что клад золотой, весь в пыль обратиться — если откроешь да жертву не принесешь.

— Не понимаю.

— Выкуп желаю.

— Я это предполагал. Имам тоже плату требовал.

— Имам?

— Довольно о нем, ты мне говори лучше, что за выкуп.

— Чтобы ты оставил Удада в покое. Он бежал в горы. Оставил вам эту равнину, так зачем вам его там преследовать?

Губы Ухи распались, издали нервный смешок. Он произнес:

— Я не знаю,

кто из нас кого преследует. Он в долину эту нашу спустился, сердце Тенери похитил. Кто тут против кого? Если б он благородным был мужем, я б убил его в поединке. Но только не положено это, ведь он родом из племен вассалов!

— Ты обещаешь мне оставить его, если ты излечишься сам?

Язвительный смех раздался со стороны Ухи:

— Если излечусь я, все дело как чудо покажется. Если излечусь — что мне за нужда видеть его рожу зеленую? Его зеленая кожа у меня омерзение вызывает. Он вроде ящерицы.

— Я ящериц зеленого цвета не встречал.

— Цвет ящериц в Массак-Сатафате — зеленый. Ты видел ящериц в Массак-Сатафате?

Муса молчал. Уха подшучивал над ним:

— Ну, какой тебе выкуп угодно? Я второй раз его отпущу на свободу. В первый раз так случилось, что мой дед его деда отпустил. А если ты мне избавление гарантируешь, я его на веки вечные отпущу. Давай сюда свои чары, колдун!

Муса мгновение помедлил. Снаружи завывал ветер. Края палатки бились по сторонам.

— Да, — произнес Муса загадочно, — то, на что я тебе укажу, действует как чары. Сильнее всякого колдовства.

Уха изумленно следил за ним. В его глазах загорелся истинный интерес. Дервиш вытащил из складок наружу загадочный ножичек. Ножик покойной гадалки. Интерес в глазах Ухи перерос в удивление. Муса вытащил его из ножен, острое лезвие блеснуло в свете очага. Обоюдоострое и тонкое, прожорливое, словно жало змеи. Дервиш схватил испещренную колдовскими символами рукоятку и повернул острие к лицу Ухи так, будто намеревался и впрямь горло ему перерезать. Произнес с непонятной интонацией в голосе:

— Этим ты навеки излечишься. Только эта гурия в состоянии избавить тебя от забот. Потому как способно оно единым махом отрубить змее голову. Не добьется муж успеха, пока будет носить змею в шароварах.

Уха не понял. Он тупо следил за этим ножиком. Спросил, ошеломленный:

— Что ты хочешь сказать?

— Змея — причина несчастья нашего общего прародителя. Вползла ему промеж ног и разожгла в нем желание. Попробовал он кусочек греха из-за нее и обнаружил вдруг себя бродящим в пустыне, изгнанным навеки из райского сада Вау. И не избавится муж от греха, пока не искоренит его. Ножичек гадалки сделан точно для этой цели. Я имею в виду, ты боли не почувствуешь при обрезании. Избавление — в обрезании! Полное очищение, а не просто обрезание. Я голову твоему несчастью снесу!

Уха вспрыгнул вверх. Глаза у него из орбит вылезли. Лисам сорвался с лица, и дервиш увидел пучок белой пены в правом

углу рта. Бледность пошла волной по лицу. А потом — потом он начал дрожать. Все части его тела будто полезли в разные стороны… Дервишу показалось, что он упадет сейчас в припадке. Однако он заревел диким голосом, преодолевая душившие его спазмы: могло показаться, что это предсмертный хрип, изможденное мычание приносимого в жертву козла:

— Ах… ты… кяфир^[176]! Колдун неверный… Отродье ма…гов!

Он бросился на него. В припадке бешенства он вырвал один из опорных шестов шатра сбоку и обрушил на него. Дервиш вскочил и побежал прочь. Тот долго гнался за ним по безлюдным просторам сквозь пыль и ночь…

8

С первым огоньком зари Ахамад принялся седлать махрийца. Он снарядил и двух крупных верблюдов, снабдив каждого порядочным грузом воды. Явился дервиш, встал поодаль во тьме предрассветной. За его спиной проходил плотный караван, направляясь к стенам Вау. Верблюды каравана издали мощный общий вздох, его верблюд ответил им схожим оханьем. Муса сделал несколько шагов вперед. Ахамад подбодрил его:

— Все также крутишься вокруг моей палатки, как волки вокруг стада кружат. Ну! Давай подходи. Чего не идешь-то?

Дервиш не отвечал. Затаился в полумраке, что призрак. Ахамад заговорил в миролюбивом тоне:

— Я уже привык слушать от тебя чудеса, за все время, что ты враждовал со мной, так давай, приближайся, открой душу-то.

Муса подошел, прошептал:

— Начертано на табличках в пещерах, будто пребывание в Сахаре не кончится добром для двуногого, кого матерь его в жажде родила.

— Вот и первое чудо слышу!

— Все мы рождаемся, и судьба наша соответственно в лад рождается с нами. Однако разница меж нами и тобой в том, что судьба наша скрыта, и мы не знаем, как и где мы умрем, в то время когда в тебе говорит намеком твоя судьба. Ты — счастливый!

— Это что — пророчество?

— Самая сладкая смерть — смерть от голода, потому как уходишь ты, опьяненный сладостью избавления от тягот плоти. А самая отвратительная смерть — смерть от жажды, потому что ты тут уходишь за занавесь забытья.

— Я что, навредил тебе, что ты меня такие речи выслушивать на заре заставляешь? Когда это туареги сахарские провожали путника речами о смерти?

— Смерть — это спутник всякого сахарца. Секрет сахарца в том, что не боится он смерти. Говорят, спустился он в эту жизнь в сопровождении смерти. А когда, значит, воздуху понюхал, сделал первый вдох, ноздри распахнув, смерть остановилась и воздержалась от того, чтобы в полость входить. Сказала человеку: «Я предпочту не торопиться, здесь подожду». Выкопала, значит, убежище между носом и верхней губой, и в этом мавзолее смерть покоится. В этом покое спутник, стало быть, расположился и отдыхает…