Бесы пустыни
Шрифт:
Она продолжила:
— Отверг мое предложение тогда, за эмирой этой отправился, увлекся. Вот только рок, захвативший сынка моего, не свел их вместе, потому что уготовил ей судьбу иную… Вот он теперь, значит, возвращает тебя мне… Куда побежишь, куда денешься? В руках ты у меня. Угаснет племя, если мы не поженимся, род пропадет. Радостно тебе будет, если племя вымрет наше?
Он вскочил, обескураженный. Почувствовал: тело змеиное сомкнулось кольцом на шее. Игривый тон вызвал в нем отвращение, тошнота подступила к горлу. Он чуть не раскрыл тайну. Чуть бы не разоткровенничался о том, что скрывал даже когда голову положил на плаху
Заговорила она в беспамятстве, диким, звериным языком:
— Думаешь ты, я за мужиками тащусь из любви какой-нибудь? Ты думаешь, одна баба может какого-то мужика любить, безо всякого в нем секрета, без потомства, за один хребет? Думаешь, в мужике что другое есть, чем он может заслужить да завоевать себе любовь женскую? Ты слепой, как и все мужики! Все мужчины — тщеславны, как рабы неразумные. Все подряд воображают себе, будто женщина-кукла, сотворенная им на усладу да на утеху! Ха-ха-ха! Вот вам бурдюки, воздухом набитые! Низкие, подлые! И ты сам точно такой же! Дервиш — глупый гордец. Ха-ха-ха!
Он выдернул край рубахи у нее из руки. Побежал прочь к развалинам. Она устремилась за ним. Она его просекла. Воспротивилась, встала на пути. В глазах ее был блеск, сквозили загадочность и безумие. Хриплым голосом она взмолилась:
— Ну же, помилуй меня, если тебе не жаль потери нашего рода-племени. Даруй мне дитя и проваливай прочь! Я тебя не захомутаю, если семя мне дашь. Обещаю тебе, клянусь. Дай мне дитя и бери себе вольную. Нет у тебя иного пути.
Она опустилась на колени в песок, принялась метать пыль в воздух.
— Гляди, гляди на землю! Смотри на прах! Все мы во прах уйдем, если следов по себе не оставим. Вечность наша в семенах сокрыта. И мы сгинем и не вернемся опять. Радостно тебе, что ли, исчезнуть вновь во мраке?
Он почувствовал, как рот у него кривится, губы дрожат, напрягаются… В глазах же сквозила беда, совсем другая…
3
На рассвете он поднялся к основанию склона, решив выкопать мотыгой могилу. Солнце взошло, он все копал. Бормотал про себя слабые песенки на языке бамбара. Время от времени он пригоршнями на изъязвленных оспой руках высыпал землю наружу. Наконец добрался до истлевших костей. Вытащил запястье сперва, потом грудную клетку, в конце концов — череп. Он был атласным. Блестел ярко, вид имел отталкивающий, почва поработала над ним, ни кусочка плоти на лице не оставила. Он повертел его в руках — песок высыпался на землю. Он осмотрел отверстие, откуда сыпалась земля. При более внимательном изучении оттуда вдруг выскочил большой черный навозный жук. Он выбросил жука прочь из могилы, продолжая разглядывать череп. Долгий горестный стон вырвался у него из груди, прежде чем он принялся за тайную беседу с самим собой:
— Неужто это конец и круг окончательно сомкнулся, а? Эмира Великой Сахары? Ты что ли это будешь, царица Томбукту и Вау? И этот плотный череп — та самая гордая головка, что рушила сердца молодежи, сожгла душу дервишу? Неужто эта уродливая костяшка — то самое, что так любил Аманай? Мыслимое ли дело, чтобы боги любили такое
Тут ход мысли прервался. Он продолжал стоять внутри ямы, исследуя свое сокровище. Потом мысли потекли вновь:
— Правда, кто же это сказал, что я ее любил? Кто осмелится утверждать, что пророк Идкиран в состоянии полюбить бренное создание по выбору и указу бога-ветра гиблого Аманая, полюбить будто невесту? Как только мог Идкиран предать своего бога и впутаться во страсть к ребенку?..
Его пальцы неожиданно задрожали. Голос завибрировал, когда он произнес:
— Только… только пророку Идкирану пора признать это поражение. Пора отказаться от этой ложной гордости и признать — любовь была. Да. Я влюблен в каменную невесту. Пусть будет каменная. Это — всего лишь хрупкий черепок. Кости. Прах. Гордого Идкирана унизила девочка. Череп. Костяшка!
Он прижал его к груди дрожащими руками. Коснулся кости губами. Прошептал в лихорадочном бреду:
— Не оставлю тебя… мы не расстанемся… Не уступлю я тебя богу Аманаю. Никакие боги тебя у меня не отнимут.
Над головой его стоял вождь. Он сказал так, будто разговор между ними никогда не прерывался:
— Если возлюбленный невесты каменной прыгнул за любимой в пропасть каньона, так пророк из джунглей за ней прямо в могилу кинулся.
Идкиран поднял на него отсутствующий взгляд. Из забытья своего он так и не вышел, когда вождь Адда продолжил свое:
— Однако я признаю, что пророк наш был со мной откровенен. Если б не давнее его признание, я бы подумал сегодня, что он с ума тронулся.
Идкиран, зажимая череп под мышкой, пытался вылезти из ямы наружу, бормотал:
— Да. Да. Вождь прав будет. Я с самого начала знал, что вождь прав, всегда прав. Люди уравновешенные они по справедливости позднюю гонку выигрывают.
Ветерок подул, шевельнул складку на одеянии вождя, Идкиран почувствовал запах пота — это был пот странника, проделавшего изрядный путь в своем путешествии. Он протянул ему дрожащую руку, покрытую могильным прахом. Вождь пожал ее. Произнес, повторяя утверждение прорицателя:
— Они последнюю гонку выигрывают. Гонку разрухи, конца и погибели. Людям уравновешенным воздух достается, ветер ловят.
— Ничто не проходит бесследно.
— Иногда мне сложно бывает понять, ум слабеет перед символикой пророков.
— Я в своей речи ни к каким символам не обращаюсь, никогда, ни разу — по сей день. Я сказать хотел: непременно словишь ветер, когда врагов своих сокрушишь. Ты что, хочешь любой бой выиграть, не потеряв ничего?
— Я потерял свое племя. Моя утрата не сравнится с падением никакого поверженного противника.
— Это султан, что ли, противник поверженный?
— Мы с ним не сошлись, однако я его в противники себе не записывал.
— Вся Сахара обязана вождю за дух согласия. Терпимость — оружие избранных, секрет благоразумных.
— Ты сильно преувеличиваешь.
Идкиран отодрал полоску от своего широкого рукава. Заботливо обернул череп во ткань. Поспешил объясниться с вождем за свой пыл:
— Это — жертва Аманаю. Я из-за него пришел живым и вернусь к нему костьми истлевшими.
А про себя еще добавил всерьез: «Да простят мне боги мою дерзость. Только черепом Аманаю вовеки не завладеть, не для него добыча».