Бесы пустыни

Аль-Куни Ибрагим

Затем он услышал, как тот заливается чистым смехом — смеется долго, раскатисто, весело. Он раскрыл глаза. Зрачки приготовились сопротивляться яркому блеску золота, отраженным золотой пылью солнечным лучам, однако, сундук не пылал — оставался тусклым. Почему? Он не был тусклым. В сундуке спал ослепительно белый призрак. Останки, закутанные в белое? Это что — останки?

— Что же это? — вопросил дервиш со всей присущей дервишам наивностью.

Вождь усмехнулся в ответ:

— А то ты не знаешь, что это такое? Ты и впрямь дервиш. Сам, что ли, не хотел удовлетворить беса любопытства своего?

Что мы с тобой, недавно вот, не вознамерились разве втянуться в длинную вереницу богатеньких? Бери вот теперь! Это — твой клад. Это наше общее сокровище. Чего ж не двинешься, не возьмешься за клад, а? Ха-ха-ха!

Впервые в жизни он услышал, как степенный вождь Адда разразился таким противным смехом. Это был сатанинский смех. Что хотел вождь передать этим своим мерзким карканьем? Неужто шейх совсем утратил почтение и достоинство? Здравый смысл? Что может заставить уважаемого вождя племени потерять достоинство и степенность? Он бросился рвать эту ткань, свернутую в сундуке. Схватился обеими руками, рванул, потащил ее прочь из флакона… Из гроба. Бросил наземь, решил обыскать складки, развернуть, понять, что там внутри, наконец. Запах из-под ткани изменился, это было в новинку. Ткань хранила свой прежний запах, даже после того, как пролежала в могильном гробу долгие годы! Только вот теперь теряла невинность и великолепие. В руках Мусы все это чистое, белое, плотное превращалось в бесформенный комок.

Вождь перестал смеяться, бросил свою отвратительную реплику:

— Этого савана нам с лихвой всем хватит! Султан был мудрецом!

— Савана? — пробормотал Муса в детском изумлении.

Взгляд шейха покрылся загадочной пеленой.

— А что же, думаешь, это наряд невесты? Ты что, до сих пор полагаешь, что отшельники в состоянии что-нибудь иное в конце концов обрести, кроме савана?

Он опять засмеялся, потом перестал и добавил:

— Это будет самая давняя хитрость из рук иблиса. Он продолжает козни плести, мысли внушать, соблазнять врагов своих сотни лет. Не найдется в Сахаре ни одного страстотерпца, кто превзошел бы иблиса терпением. Вот проходит столетие, слабеет отшельник, спускается на землю грешную и желает счастье свое испытать. Как правило, уткнется в дверь за наслаждением. Или, можно сказать, любопытство его гложет, если использовать твое, понимаешь, мудрое изречение. Вот здесь-то и улучит иблис возможность для своего обмана, возьмет, да и высунет язык тебе в лицо, прямо как сейчас с нами! Ха-ха-ха!

— Но ведь ты же сказал вот сейчас, — запротестовал дервиш, — что не усомнился в моих намерениях. Неужели ты подумал, что я и вправду бросился клады искать?

Шейх утер свои щедрые слезы из глаз краем джильбаба. Подтянул кромку лисама вверх, зацепил за кончик носа. Степенность вернулась к нему.

— А что дервишу с кладами делать? И как же ты это забыл, что любопытство есть также такая страсть, что может использовать шайтан проклятый в своих интересах?

— Неужто следит проклятый за всеми нашими движениями и позами прямо до такой степени?

— А что, у него есть другое занятие? Он этой задаче отдался полностью, еще когда первую прогулку свою совершил и изгнал нас из Вау. Да проклянет его Аллах!

Муса немного помедлил в замешательстве, потом прояснил свои

сомнения:

— Я действительно не думал, что султан — мудрый человек.

— И я тоже признаюсь, что ошибался в своей оценке султановой мудрости. Возможно, ослепили меня мои с ним разногласия, и я его мудрости не уловил.

— А что он хотел сказать точно?

— Неужто ты и по сей день не узнал, что он сказал? Разве мог он вообще сказать нечто большее, чем сказал?

— Что?

— Дело в том, что ничего нового он не добавил к тому, что до него было сказано в своде «Анги». Нет у человека сокровища большего, чем он с собой в могилу заберет. А что человек из жизни этой с собою возьмет, кроме савана?

— Нехорошо мы о нем думаем!

— Он был искренен в решимости построить град Вау. Он искренне хотел устроить райский сад на земле, однако серьезно ошибся в своем расчете на силу золота.

— Но ведь теперь он нам и другой довод предъявил.

— Правду сказать, этот довод был для меня несколько неожиданным.

Он взглянул на чистую ткань и добавил в печали:

— Вот еще один признак того, что человек — это вечная тайна. Кто осмелится сегодня, возьмет себе на плечи ответственность да будет претендовать, что знает человека насквозь? А?

На северной стороне, из-за гряды холмов, появился призрак предсказателя.

Он восседал на своей худой верблюдице, между бурдюков с водой и следовал линии горизонта. Миновал место с колодцем, однако запасы воды он пополнил затемно, а сейчас следовал мимо, ехал и не обернулся. Странник, если двинется, ничего кроме горизонта не видит.

Над его головой кружил ворон.

Вождь взял в руки саван, предложил:

— Вот совет. Живым полагается исполнять заветы мертвых. Долг нам предписывает тело в саван обернуть и предать его земле, которая его породила.

Он подобрал ткань савана и пошел к холму, где упокоился султан.

5

Вождь заснул, а дервиш следил за рождением нового молодого месяца.

Он выбрал себе местечко у склона другой горы, обманутой, а равнину предоставили набежавшим на нее джиннам и призракам.

В нескольких шагах от них полыхали язычки пламени, копошилась Тафават за приготовлением ужина. Шейх раскрыл глаза и вперил взгляд в звездное небо, когда дервиш произнес:

— Она силком, против воли, хочет ребенка обрести. Сказала, удел мужчины — детей женщине дарить, и если, мол, плода не принесет, то никто о нем и не вспомнит. Что, верно это?

Вождь продолжал лежать на спине неподвижно, уставившись в загадочное кружево звезд. Муса оперся о камень и ковырялся в земле.

— Боюсь я. Никто, кроме тебя, не сможет меня защитить.

Адда ничего не ответил. Дервиш продолжал свое:

— Она страшная. Ты просто не знаешь, какая она страшная, когда ребенка добивается… Да-да. Она от меня не отстанет. Отстанет она от меня когда-нибудь?.. Ну… ты же знаешь, в чем секрет-то. Ты — единственный, кто тайну знает. А что я с ней буду делать? Что мужик может сделать с такой вот тайной, когда баба от него зачатья требует?

Вождь не отвечал. С места не сдвинулся. Однако глаза были открыты, в полном сознании, следили за чем-то неведомым…