Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают
Шрифт:
– Моя дорогая, – сказала она, – как я тебя люблю! Как славно, что мы все вместе!
Натали посмотрела через плечо с выражением кошки, которая не хочет на руки. Фрейдин переводил взгляд с Натали на Лидию и обратно.
– Спасибо! – воскликнул он. – Спасибо, Лидия!
Лидия изумленно на него посмотрела.
– За что?
– За то, что приехали! На вашем месте я бы, наверное, колебался.
– Что вы имеете в виду? Что мне трудно ездить с матерью?
– Конечно нет! Но расстояние немаленькое, незнакомое место…
– Кстати, о твоей матери, – обратилась
– Моей матери девяносто пять.
– На вид ей не дашь больше девяноста трех ни на один день, – проявил галантность Фрейдин.
– Это так. Она в добром здравии и замечательно выглядит, – сказала Лидия. – Но не так хорошо, как еще два года назад. Но это не главное. Главное, что все в порядке здесь. – Она постучала по виску. – Ее память и сознание.
Когда Лидия пошла за свой стол, Натали проводила ее взглядом.
– Эта старая ведьма переживет нас всех, – заметила она.
– Натали! – сказал Фрейдин.
Она уставилась на него.
– Думаешь, я должна держать рот на замке, – констатировала она. – Но – почему? Что мне терять? Мне терять ровным счетом нечего.
Вид у Фрейдина был оторопелый.
– Что ж, тогда, полагаю, тебе стоит рискнуть всем, – сказал он. И сделал явную попытку изменить тему: – Натали, пока ты здесь, у меня к тебе вопрос, который никак не дает мне покоя. Как звали твою тетю? Ее очень часто упоминают, но она – то Мериам, то Мириам, то Мари, то Мария. Так как же на самом деле?
– Да-да! Скажите нам, как правильно писать ее имя? – воскликнул Платт с загоревшимися глазами.
Натали посмотрела на него.
– Я не знаю, что значит «правильно писать». Одни называли ее Мериам, другие – Мари, третьи – Марией. Все три имени правильные.
– Как интересно, – сказала Джанет Линд, обращаясь к Фрейдину. – Удивительно, что вы до сих пор не съездили в Одессу и не справились в городском загсе.
– Боюсь, там еще хватает не менее удивительного. Я всегда хотел поехать в Одессу и все выяснить, но так и не сложилось.
– А почему не поедете сейчас?
– По той же причине, по которой бабелевская конференция проходит здесь, в Стэнфорде: я не могу уехать надолго.
– Почему? – спросила американская журналистка.
Фрейдин объяснил, что здоровье жены не позволяет ему совершать дальние поездки, и это объяснение, полагала я, должно бы закрыть тему, но не тут-то было.
– Ведь с вами живет дочь? – спросил кто-то. – Разве она не может поухаживать за ней?
– Анна оказывает нам большую поддержку и дарит много счастья, но ей восемнадцать, и у нее своя бурная жизнь.
Журналистка приняла задумчивый вид.
– Знаете, что я думаю? – сказала она. – Я думаю, вам стоит купить ей собаку.
Фрейдин посмотрел на нее с изумлением.
– Простите?
– Вам нужно купить жене собаку, – пояснила журналистка. – Это изменит ее жизнь.
– Не понимаю, какое отношение к этому может иметь собака?
– Собака изменит ее жизнь!
– Почему вы думаете, что ее жизнь нуждается в переменах? – Очередное молчание. – Есть вещи, с которыми собака никак не поможет.
Журналистка потупила взгляд.
– Я просто подумала, что, когда ей плохо,
– Проблема не в «лечь рядом», – твердо произнес Фрейдин.
Журналистка закивала.
– Вижу, что сказала не то. Просто я без ума от собак. – Было видно, что она искренне раскаивается.
– У нас когда-то был пес, много лет назад, – сказал Фрейдин примирительным тоном, – его звали Кутя.
Венгерская профессорша, горестного вида женщина в сером, с интересом подняла взгляд.
– «Кутя» по-венгерски значит «собака»! – сказала она. У нее был головной голос, немного похожий на кукольный.
– Мы думаем, у Кути могла быть венгерская кровь. У него сложная родословная: помесь немецкой овчарки, Лабрадора и бас-баритона.
– Ваш пес умел петь? А он умел говорить? У нас когда-то был говорящий кот.
Молчание.
– И что… – отважилась я и прочистила горло. – Что говорил ваш кот?
Венгерская профессорша изумленно посмотрела на меня.
– «Хочу есть», – пропела она.
Единственный человек за столом, который во время этого обмена репликами не произнес ни слова, был переводчик – грациозный привлекательный мужчина (бывший танцор, как выяснилось позднее) с высокими скулами, узкими глазами и слегка высокомерным взглядом. Он говорил на британском английском с еле заметным иностранным акцентом.
Не менее загадочным был и его перевод: некоторые пассажи выполнены настолько блестяще, что, положив оригинал и перевод рядом, поражаешься – как простой смертный мог выразиться столь неожиданно, но при этом в самую точку, – а некоторые содержали странные ляпы. Например, в конце «Моего первого гонорара» Бабель пишет: «Знаю, что не умру, прежде чем не вырву из рук любви еще один – и это будет мой последний – золотой», а в переводе мы читаем: «Не умру, прежде чем не вырву из рук любви еще один (и определенно не последний) золотой рубль». В «Гюи де Мопассане» Бабель пишет: «Ночь подложила под голодную мою юность бутылку муската 83 года». В переводе: «Ночь заткнула мою юность бутылкой муската 83 года». И в книге было полно таких несоответствий. У Бабеля – «в девять часов», а в переводе – «вскоре после восьми». У Бабеля – «в полночь», а в переводе – «после одиннадцати». Фрейдину не понравилось, что «показал фигу» переведено как «показал нос» или что во время петроградского голода у бездомного поэта в кармане лежит «икра сибирского лосося и фунт хлеба»: Фрейдин сказал, что поскольку «бездомные не носят в карманах икру», речь, вероятно, идет о лососевых молоках.
Из-за этих и других противоречий мы в итоге написали собственные варианты, указав, что «при подготовке к выставке использовались разные переводы, в том числе…».
Все вроде бы шло нормально, но в конце ужина привлекательный переводчик вдруг обратился к Фрейдину.
– Знаете, – сказал он, – я вчера зашел на выставку и заметил нечто странное. Возможно, вы мне объясните. – В одной из витрин он заметил свою книгу, открытую на рассказе Бабеля «Одесса», а рядом – подпись с цитатой из рассказа не в его переводе.