Бьется сердце
Шрифт:
А вот кто-то пишет, что будь в нём волшебная сила, всю её употребил бы на одно — оживить Владимира Ильича, лежащего в Мавзолее на Красной площади. Саргылана глянула на обложку: Алёша Тытыгынаев. Ах, Алёшенька, почему ты не волшебник?!
Он оживил бы Ильича и по праву близкого теперь человека попросил бы его приехать к ним в Арылах. Они прилетят из Москвы на ТУ-104, и Ленин придёт в избу Тытыгынаевых, и бабушка угостит дорогого гостя самым вкусным: керчехом и коберомс земляникой и поджаренным карасём на вертеле…
Стопка тетрадей перед Саргыланой заметно убывала. Кто-то из шестиклассников
Забитое существо, вздрагивает от каждого стука. Деревенские говорят, сколько живут вместе родители Осиповы, столько и кричат на улице, что завтра же разведутся, потащат друг друга в суд. Скандалы творятся непременно «на миру», с кулаками. Можно себе представить, сколько девочка должна была вынести, чтобы так ненавидеть брань, тосковать о словах нежных!
Саргылана побывала в доме Осиповых дважды. Особенно тягостным оказалось первое посещение. Отца она не застала, мать встретила учительницу враждебно — ходила по избе распатланная, швыряла вещи. Видимо, и в этот день уже успела поругаться со своим муженьком. Тут же, при учительнице, мать погрозила девочке: «Погоди, чертовка! Натворила чего-то, учителя попросту не ходят».
Уля со слёзами на глазах выскочила в сени. Саргылане стало так нехорошо, будто ей самой пригрозили. «Нет, нет, — стала она убеждать женщину. — Я ведь не жаловаться на Улю пришла. Она очень славная девочка. Но в школу доходят слухи, что у вас тут… некоторые ссоры бывают…»
«Ссоры?! — Глаза у женщины побелели. — Это, милочка, не ссоры. Это смерть моя, проклятье всей жизни. Только это, милочка, наше дело собственное, тебя и твоей школы не касается! Ты знай своё — учи детишек, а в наши дела соваться не смей! А то носик могут дверью прищемить».
Сейчас Саргылане даже вспомнить было противно, что она ещё услыхала в избе Осиповых, пока наконец не сообразила ретироваться к двери, пролепетав с порога какие-то жалкие слова об ответственности родителей.
И вот Уля пишет: отчего люди злые… Люди! Ей целый мир представляется сплошным безобразием. Что Уле все небоскрёбы на свете — ей бы немножечко простой человеческой ласки, милосердия!
Были и другие тетради без космоса и без растопленных льдов. Волшебство маленьким авторам требовалось, чтобы вылечить больного, построить новое школьное здание со спортивным залом… Коля Мигалкин, например, написал совсем неожиданное: «Если бы я был волшебником, я бы крепко проучил Яшку Якорного Кулака! Я бы ему показал, как колотить тех, которые слабее тебя! А он ещё нарочно что-нибудь тяжёлое в варежку кладёт. Я бы ему ноги превратил в вату, чтобы не пинался. Я давно мечтаю — даже по ночам».
Яшка Якорный Кулак, по классному журналу Яков Дьячков, — долговязый угрюмый парень из восьмого класса. Однажды завуч Пестряков в учительской отчитывал драчуна. Доведённый нотацией до слёз, Яшка как дитя малое упрашивал Тимира Ивановича не вызывать родителей, клялся, что больше и пальцем никого
История с Якорным Кулаком особенно взволновала Саргылану, хоть и не была «волшебной». Напиши это кто-либо другой, можно подумать, что ябеда: тётя учительница, чего он дерётся! Но это написал Коля Мигалкин, лобастый крепыш, физиономия которого вечно в бойцовских синяках и царапинах. Коля — защитник слабых и малых, среди мальчишеской братии он независимая личность. И уж если Коля открылся перед своей учительницей в сокровенном (даже ночью снится), значит, это настоящее, из души идёт. Доверие, о котором мечталось! Спасибо, ребята…
Не понять постороннему, через какие страсти-мордасти, никому другому неведомые (и, наверное, неинтересные), проходит на своём нелёгком пути учитель. Давно ли Саргылана Кустурова вступила на этот путь, а сколько уже поворотов за спиной! Была принуждённая, будто резиновая, улыбка, с которой она входила в класс. Потом, после замечания завуча Пестрякова, было железное цоканье каблуков: идёт учительница суровая из суровых… А ещё был холодный дождь и неправдоподобно чёрные берёзовые листья — как хлопья горелой бумаги. Потом разинутый зев чемодана на кровати, плюшевый коврик, снятый со стены. Прибежала Майя Ивановна, — когда уже не было слёз, нечем было плакать. С глазами, словно обожёнными, Саргылана припала к спасительной груди, говоря себе: или ты поверишь сейчас Майе Ивановне, или уже не сможешь верить никому никогда… Вот какие повороты позади! А если бы она уехала?
Словно испугавшись того, что могло случиться, и спеша удостовериться в реальности происходящего, Саргылана зажгла верхний свет, зажгла настольную лампу, достала красные чернила и села за тетради уже с пером в руке. Волшебники волшебниками, а грамматические ошибки нельзя оставлять без внимания.
Обязательно надо повторить тему и в шестом «Б». Одно только тревожит — завуч, как ему покажутся эти мои «волшебники»? Как он меня за Дантеса-то!
В седьмой на урок литературы вдруг являются Пестряков и Аласов. Сидят на задних партах, слушают. Тимир Иванович как обычно что-то царапает в своей ужасной общей тетради с клеенчатой обложкой (учителя её так и зовут — «чёрная книга»).
Где-то в середине урока потянулась вверх рука, Андрюша Гермогенов что-то хотел спросить.
Известно, что раненый Пушкин тоже в свою очередь выстрелил и тоже попал, но только ранил Дантеса в ладонь, которой француз прикрывал себе грудь. Отец Андрюши, промысловый охотник, посмеялся над этой историей: если пуля прострелила руку, то почему же на груди и царапины не нашли? Пуля не то что царапнуть — уложить этого негодяя должна была.
— Как это объяснить, Саргылана Тарасовна?
Вот именно — как? Хотя погодите… Не так давно она читала в одном журнале… Погодите, ребята, сейчас я вам все растолкую. История эта вызвала недоумение не одного Андрюшиного отца. В наше время ею заинтересовались и некоторые учёные — медики, юристы. Писатель Вересаев, как было написано в журнале, предпринял целое исследование, сопоставляя факт за фактом. Дантес сначала был напуган вызовом на дуэль, но по прошествии двух недель его словно подменили. Он стал вести себя вызывающе нагло, угрожать Пушкину, торопить с дуэлью… Почему шакал за две недели превратился во льва? Почему пуля Пушкина, отличного стрелка, лишь ранила Дантеса в руку?