Бьется сердце
Шрифт:
Аласов словно воочию увидел: голосистой особе кто-то предупреждающе показал на директорскую и особа, зардевшись, прикусила язык.
Глупейшее положение — скрываться в кабинете начальства, когда все знают, что ты тут сидишь. Какого чёрта!
— Здравствуйте, товарищи, — Аласов решительно открыл дверь в учительскую. — Можно к вам?
На голос обернулись все. Надежды Пестряковой среди учителей не было.
— Заходи, Сергей Аласов, — пригласила Майка, она сидела в углу на плоском продавленном диване. — Хватит тебе от товарищей прятаться!
Аласов направился было к дивану, на милый этот голосок, но вовремя сообразил,
— Здравствуйте, Всеволод Николаевич.
Старик протянутой руки не принял, хмуро оглядел стоящего перед ним Аласова.
— Это кто такой? Неужто и есть тот самый Сергей Аласов, который натаскал воронья на школьный чердак? Который окунул девочке косу в чернильницу? И после этого он смеет появляться в учительской?
— Тот самый, — покаянно опустил голову Аласов. — Тот самый, Всеволод Николаевич. Но одно примите во внимание: я ведь больше не буду…
— Он больше не будет! Ему уже под сорок, у него голова заблестела, и он, слава богу, больше не будет макать девчонкам косы в чернильницы!
Все рассмеялись. А Левин, помяв Аласову ладонь, передал его дальше:
— Любите Серёжу. Он всё-таки хороший человек!
— Кылбанов.
— Хастаева.
— Нахов.
— Белолюбская…
Новые имена. Скоро они станут ему близкими.
— Саргылана Кустурова.
Ладошка у девушки горячая, личико в красных пятнах. Волнуется, что ли?
Так, обходя всех, Аласов добрался до Майи и плюхнулся рядом с ней на диван.
— Другой бы в такой день раньше всех пришёл, — сказала Майя. — Проявил бы почтительность к коллективу. Каким был бесшабашным, таким и остался.
Глаза её смеялись, и снова, как вчера, Аласов удивился её красоте. Майка положительно не знала себе цены. Сидит, болтает о разных разностях, — кажется, заговори с ней о чём-нибудь серьёзном, и не получится.
Беспечный, ни к чему не обязывающий разговор не мешал ему осматривать учительскую, слышать её. «Ой, дорогая, как вы раздобрели за лето!» — «Неудачное расписание: у меня три окна в неделю». — «А вам, Саргыланочка, я самое главное скажу: забудьте, что это первый ваш урок. Чувствуйте себя так, словно вы уже в возрасте Всеволода Николаевича…» Некая особа в модном джемпере и вся сверкающая — кольца, браслеты на руках, серьги — постреливает взглядом в сторону дивана. Кажется, Степанидой Хастаевой назвалась. Не эта ли только что острила насчёт холостяка?.. Тот вон — Кылбанов. Коротышка с лицом, вкривь и вкось изборождённым морщинами, глаза-щёлочки, красные веки. Определённо где-то видел его раньше. Где-нибудь в Якутске, наверно… А этот по-хозяйски выставил ноги вперёд. Э, да у него протез, похоже.
— День добрый!
В дверях стояла дама в сером костюме, с высокой причёской. Да, Надежда. Она самая. Располневшая, вальяжная, почти не похожая на прежнюю, на ту длинноногую голенастую девчонку. И тем не менее — она. Надежда Пестрякова.
Общий поклон, и прошла к окну. Узнала ли его, скользнув взглядом по лицам? Наверно, не узнала. А может, узнала, но не испытала при этом ни малейшего интереса? Если так, то совсем хорошо. Ему эта встреча представлялась куда мучительней.
Он снова повернулся к Майе, с преувеличенной весёлостью продолжая прежний разговор. Появлению Пестряковой Майя, судя по всему, тоже не придала значения. Только взяла у него из рук газетку, скрученную жгутом. Сам того не замечая, он измочалил несчастную газетку, белая труха
Звонок на торжественную линейку оборвал их беседу. Аласов подал Майе руку, помогая ей подняться с дивана.
Начинался новый учебный год.
Открывая дверь в учительскую, она в тысячный раз предупредила себя: сейчас ты увидишь его, помни же обо всём.
Вошла и безошибочно, ещё не оглядев всей учительской, сразу нашла его.
Какой молодой! Почему он такой молодой? Ноги пронесли её к окну. Руки сами принялись раскрывать какие-то журналы, карандаш сам собой делал пометки. Удивительно молодой, скажи пожалуйста! Будто не было этих бесконечных лет. А губы так совсем мальчишечьи. И волосы ёжиком… Унарова Майка чему-то хихикает, отмахивается ручкой. Интересно, что ей так весело?
— Ещё раз добрый день, дорогая Надежда Алгысовна, — прошамкал рядом Кылбанов. Узкие его глаза совсем закрылись от удовольствия приветствовать жену дорогого товарища завуча. Почти не разжимая рта, только для неё одной, Кылбанов прошелестел: — А я гляжу, кого это вы так внимательно изучаете… Ба, нового учителя, оказывается! Этот Аласов определённо смутил покой всей нашей прекрасной половины, закрутил головки, как мутовкой. Посмотрите на Хастаеву — так и ест глазами, так бы, кажется, и сожрала живьём, как куница воробья. А наша-то «неприступная крепость» Майя Ивановна — куда и подевалась женская гордость. Вот как играет улыбочками, красуется перед ним. Да и ваш взгляд, дорогая Надежда Алгысовна, ах, ах…
Кылбанов засмеялся — будто закашлялся.
— Вам что-нибудь нужно от меня, любезнейший? — ровно спросила она Кылбанова и даже слегка улыбнулась, глядя в его глазки-щёлочки. — Если бы я была мужчиной, то за ваше любопытство попросту набила бы вам физиономию. — Улыбка её стала ещё шире. Всю свою боль и ярость она выплеснула на этого случайно подвернувшегося дурака. — А теперь отойдите…
— Гы! — только и сказал Кылбанов от неожиданности; по инерции он тоже продолжал улыбаться, со стороны могло показаться, что у окна любезно беседуют двое добрых знакомых. — Гы! — повторил Кылбанов и попятился. — Чтой-то вы… прямо уж, не ожидал от вас, признаться…
Но она уже отвернулась к окну, краем глаза успев заметить, как Аласов, поддерживая Унарову под руку, пошёл к двери. Не оглянулся…
Аласова в десятый класс повёл сам директор.
В классе было шумно. Фёдор Баглаевич попытался было добиться тишины, но без успеха. Махнув рукой, он стал скороговоркой объяснять, что и кто Аласов, назначенный к ним классным руководителем.
— Значит, до ноября, — как бы про себя, но достаточно громко прокомментировал кто-то с задних парт; в классе захихикали.
— Это кто там? А-а, всё тот же Монастырёв! Ну-ка встань, голубчик! Опять за старое! Так-то ты начинаешь новый учебный год?
— Точно так, — без тени смущения поднялся с последней парты долговязый парень.
— Дерзишь? — растерянно спросил директор.
— Дерзу, — серьёзно ответил Монастырев.
Аласов молча наблюдал жалкие педагогические усилия Фёдора Баглаевича. Наконец закрылась дверь за директором, класс зашумел ещё пуще, потом стал утихать. Безучастная фигура нового учителя, глубоко задумавшегося о чём-то своём, невольно заинтересовала всех. Тише, тише, и вот в классе воцарилась уже совершеннейшая тишина, когда слышно стало, как царапается берёзовая ветка в окно.