Бэйр
Шрифт:
— Дело есть важное!
— Сейчас, — послышалось шуршание и вскоре замок двери щелкнул, наружу выглянул Арланд. — Я слушаю.
— Пошли на рыбалку.
Лицо инквизитора вытянулось.
— Ты серьезно? — на всякий случай спросил он.
— А что? Посидим на берегу, поболтаем… разве не хорошо?
— Хм, — он задумался, и, поразмышляв несколько секунд, кивнул: — Пошли!
Через минут пятнадцать мы уже были на пути к небольшой пристани, одетые потеплее, с ведрами, сачком и удочками, а так же наживкой, какую дали на кухне.
— Ты вообще думала о том, кто я, когда звала
— Вчера ты обещал Сарабанде, что поймаешь кого-нибудь в лесу, — напомнила ему я. Арланд тащил удочки, а я ведро и наживку. — Я подумала, что ты не такой граф, как, например, Лорен…
— Охота, породистые лошади, борзые и гончие… Ты хоть что-нибудь знаешь об этой охоте, ведьма? Я люблю гонять зайцев и оленей, а не ловить рыбу, чтобы потом есть ее, как крестьянин, — он поморщился.
— Так чего же ты тогда пошел? — удивляюсь.
— На самом деле я думал, что это ты умеешь ловить рыбу, и хотел посмотреть, — он пожал плечами. — Ну да ладно. Думаю, нам нужно найти место на реке, где течение не такое сильное, и немного постоять там на лодке, закинув удочки. Может, нам и повезет.
— Вот, видишь, ты соображаешь в этом больше меня… а еще граф.
— Но рыбу я трогать не буду, — предупредил меня Арланд.
— Трупов, значит, ты трогать не боишься, а рыба тебе противна?
— Не трупы, а мумии — это разные вещи. Мертвые они не пахнут, а вот рыба воняет так, что можно и за неделю не отмыться…
До причала мы так и дошли, споря, что противнее. Потом Арланд без особого труда стащил вчерашнюю лодку на воду и мы, сев в нее, поплыли искать какую-нибудь небольшую заводь.
— Знаешь, а по тебе сразу и не скажешь, что ты брезгливый неженка, — замечаю. Мы плыли уже несколько минут и все молча. За это время я еще раз осмотрела костюм инквизитора и в самом деле стала замечать странности. Например, он снимал перчаток — никогда. Сейчас не было холодно, но он все равно их не снял. Неужели ему так жалко своих нежных рук? И вот шея. Воротник черной куртки заканчивался у самой шеи, а под ним был еще толи шарф, толи теплая манишка. Он что, так боится простудиться?
— С чего ты взяла, что я неженка? — пропыхтел Арланд, усердно гребя.
— Но зачем же ты тогда постоянно носишь перчатки? Ты даже спишь в них, я видела!
— А почему это мне нельзя спать в перчатках? Мне просто так нравится.
— Знаешь, за свою короткую жизнь я видела черкожего леннайя гота, кентавра с ирокезом, сатира в красном шарфе, взбесившегося домового с ножом, единорога… но все же иногда мне кажешься куда более странным, чем все они вместе взятые, — делаю вывод.
— Короткую? — почему-то Арланд удивился. — Сколько же тебе?
— Не уж-то я выгляжу такой старой? — возмущенно фыркаю, проводя рукой по своему лицу. Вроде, ранних морщин со вчерашнего дня еще не появилось. — Мне девятнадцать.
— Всего-то? И ты уже путешествуешь с рыцарем?
— А что в этом такого? Да хоть бы мне было и пятнадцать!
— Ну… он выглядит старше сорока…
— Разве?… Наверное, его шутки скидывают ему десяток лет в моих глазах… — решаю. — Вообще он никогда не говорит, сколько
— Оу… вот как, — он завертелся по сторонам, продолжая работать веслами. — Кажется, там течение будет поспокойнее!
Мы заплыли в заводь, где было достаточно глубоко и невозможно было добраться до заросшего кустами берега. Сюда редко наведывались люди и, значит, тут могла быть непуганая рыбы.
— Так, говоришь, за свою короткую жизнь ты видела единорога и черного леннайя? — спросил Арланд когда мы спустя полчаса разобрались с удочками и наживкой. Сложив весла на дне лодки, мы закрепили на ручках для них удочки и стали ждать, тихо переговариваясь.
— Хочешь послушать байки бывалой путешественницы? — подмигиваю ему.
— Хотелось бы. Сам я дальше стен своего Ордена и поместья не был, — кивнул он, усаживаясь поудобнее, чтобы можно было смотреть и на удочку, и на меня.
И потекли одна за другой истории! Я любила поболтать о своих немногочисленных, но ярких встречах и, как я считала, приключениях. Особенно мне нравилось расписывать хаарь и семейку Леннайев… На этот раз, найдя непуганые уши, я дала волю своему языку и рассказала все так, что Али, будь он здесь, непременно бы меня похвалил.
Инквизитор заслушался, опершись щекой о кулак, и все время не сводил с меня глаз. Подбодренная таким вниманиям, я распалялась все больше и заткнулась только тогда, когда рассказывать было уже просто не о чем — моя память иссекала на почти двух месяцах жизни. Я даже смогла пересказать Арланду события с единорогом, хотя они были еще очень свежи в памяти и до этого я боялась вспоминать их — слишком страшно, да и рука начинала ныть. Теперь же я, наконец, окончательно почувствовала, что все это ушло в прошлое и больше не повторится, разве что в моей байке, которую я еще ни раз расскажу кому-нибудь.
— Поразительно… — вздохнул Арланд, когда я закончила. — Ты столько раз была на волоске от смерти, а ведь по тебе и не скажешь. Неужели это такая ерунда для тебя?… Я знал людей, которые сходили с ума от страха, просто попавшись в руки грабителям, а ты в порядке после всего этого…
— По-моему, если все время так бояться за свою жизнь, долго не проживешь — просто сгоришь, износив все нервы. В этом мире нельзя жить вот так, бояться за себя, думать только о себе… нужно жить для кого-то, делать что-то, иначе все бесполезно, — объясняю ему. Как это ни странно, но я действительно верила в то, что говорю, хотя состояние «бродячего балабола» еще не отпустило меня. — Не то чтобы я была такой человеколюбивой и самоотверженно стремилась жить для окружающих или не боялась смерти. Я просто не думаю, что мне есть, что терять, есть, чего стыдиться, когда суюсь в очередное пекло! В этом мире можно просто жить, наслаждаться жизнью и умереть, не жалея ни о чем. Но умереть, не повлияв ни на что, было бы как-то слишком одиноко… Вот.