Без черемухи
Шрифт:
Чистить миндаль -- лучше всего. Во-первых, он почти единственная не скоромная вещь и поэтому его можно есть. А во-вторых, просто приятны его гладкие белые зерна. Его сначала обольют кипятком, чтобы отстала кожица, потом надавишь двумя пальцами, и миндалина выскакивает из отставшей шкурки. Через пять минут кончики пальцев, промывшиеся в теплой воде, стали у нас чистые и сморщенные, как из бани.
– - Ну, довольно с вас, уходите,-- сказали нам, и мы, отряхнувшись и взяв по одной очищенной миндалине из чашки, побежали в дом.
На
Мы нарочно прошлись около дома, продавливая лед на лужицах и прислушиваясь к его стеклянному хрустенью.
– - Я не буду спать всю ночь,-- сказала Катя.
– - А если заставят?
– - Ну, не заставят...
Мы забежали заглянуть в дом. В старом большом доме было пустыннее и тише. В гостиной на камине догорали последние красноватые лучи солнца. Здесь было убрано все. И Таня, становясь на табуретку, вешала последние кружевные шторы на окна.
Солнце уже село совсем, только сквозь черные ветки сада виднелся красноватый отблеск догоравшей зари. Капли застыли и перестали падать. А на свежем, темнеющем небе, над неподвижно висящей вниз веточкой березы трепетно затеплилась одна яркая, точно умытая звезда.
Свежеющий воздух был чист, темнеющее небо ясно, а на душе так же счастливо и чисто, как в этом глубоком и высоком небе.
Как торжественно тиха будет ночь!
В доме уже были зажжены все лампады и ярко горели в углах, ясно отражаясь в чисто протертых стеклах и на серебре риз.
Все ложились пораньше, вздремнуть до заутрени, и чтобы не разлеживаться, примащивались кое-где и кое-как. Только братья сначала долго сидели, а потом разделись и легли в постели, по-видимому, не обнаруживая никакого желания принять участие в торжестве.
Мы слышали, как к их двери подходила мать и спрашивала их нерешительно, пойдут ли они в церковь.
Признаюсь, что я никогда их так не ненавидел, как в эти минуты за то, что они -- грешники. Все мы готовимся к чему-то, ждем, а они преспокойно ложатся спать. В чью только голову бьют, хотелось бы знать. Я испытывал по отношению к ним такое же чувство, какое бывает иногда летом, когда встанешь рано, рано утром,-- везде блеск солнца, роса и прохлада в саду, а все спят и не видят этой прелести раннего летнего утра и кажутся такими бесчувственными.
– - Что же,-- подумал я,-- если им больше нравится горячие сковородки лизать, чем идти в церковь, так это их дело. Но все-таки было досадно и возмутительно.
– - Так что же, не будем спать?
– - сказал я.
– - Ни за что.
И мы, после всяких просьб и упрашиваний с нашей стороны, были предоставлены самим себе.
– - Надо найти, где лучше всего сидеть,-- сказала Катя. Я согласился. Мы пошли искать и скоро убедились, что лучше кресла в зале -- ничего
Чтобы не так хотелось спать, мы решили почаще умываться.
– - И совсем не страшно,-- сказала Катя, усаживаясь и оправляя на ногах короткое платьице. Абрамовна говорила, что в эту ночь все до одного злого духа сидят безвыходно в преисподней.
– - И очень хорошо,-- сказал я,-- по крайней мере, хоть можно свободно ходить, а то ни в одну темную комнату носа показать нельзя. Я вдруг почувствовал, что опять всецело примирился с Катей. Все-таки она хороший человек.
Посидев немного, мы не утерпели, вскочили с кресла и пошли по комнатам.
Лампы уже все были погашены и только еще ярче оттого горели лампады, неясно освещая дальние углы по-праздничному обновленных и убранных комнат. Мы шли, прислушиваясь к тишине, к своим шагам, и старались уловить что-то особенное, неповторяющееся, бывшее в этой ночи.
И трудно было понять, что это такое, в чем оно. Во всеобщей ли тишине, в неясных ли тенях или просто -- в душе. В угловой мы остановились и прислушались. Слышно было, как круглые часы в столовой зашипели и не в такт качанию маятника, спеша, пробили, потом, защелкнув, опять спокойно пошли.
Только еще десять.
В гостиной на диване, взяв на этот раз одну подушку, прилег дядюшка. Он еще не спал и лежа курил. Огонек папиросы отражался в лаковой задинке дивана.
– - Не спит еще,-- тихо сказала Катя.
Мы опять пошли в кресло. Здесь в зале, бросая на высокий потолок огромные тени, стояли цветы. На подзеркальных столах по-праздничному были поставлены новые, необожженные свечи. Кресло стояло глубоко за цветами и только сквозь таинственные просветы в цветах видны были отсюда огни лампад.
– - Сделай вот так глаза,-- сказала Катя, показывая мне свои сощуренные узенькими щелочками глаза.
– - Ну, сделал.
– - Теперь долго, долго смотри на тени.
Я стал смотреть напряженно, до боли в глазах.
– - Шевелятся?
И правда, казалось, что тени движутся, шевелятся.
– - И как будто все, все другое, как будто в волшебном царстве! Тебе хорошо?
– - Ах, как хорошо,-- сказал я,-- удивительно! А ты посмотри, кто это стоит в углу?
– - Где?
– - Вон, около печки, за дверью.
– - Да это шуба крестной.
– - А мне показалось... И совсем не страшно.
– - А помнишь, зимой как было страшно?
– - сказала Катя.
– - О, еще бы! Бывало, знаешь, что там ничего не может быть, кроме шубы, и все-таки боишься туда взглянуть.
И в самом деле было совершенно не страшно в полумраке лампадного света, а было только удивительно, необыкновенно и волшебно.
– - Я думаю, что даже на чердак в эту ночь можно одному пойти.