Без маски
Шрифт:
– А я без Шопенгауэра, Ботя. Вам не кажется, господа хорошие, Лариса обвела нас глазами, - что это набирается рать дьявола? Сатаны, Вельзевула, Люцифера, Падшего Ангела, Воланда, как хотите...
– Ну-у, занеслась в потусторонние сферы, - разочарованно сказала Каледина.
– Это дело надо обмыть, - сказал столичный художник Юра Ботнарь.
Однако Лариса не сдавалась.
– Ладно, отменим мобилизацию в войско сатаны. Леха, ну что ты молчишь, фантаст ты долбаный? Почему не скажешь о ВРММ? И нечего на часы глазеть, еще не вечер!
– А что такое ВРММ?
–
Честно говоря, поначалу от всех этих гипотез мне стало чуть-чуть не по себе. Что если в них, подумал я, есть хоть какая-то доля правды, и подростки исчезают из дома не просто так, не потому что не сошлись характером с родителями, и не потому что их повлекла муза странствий? Однако я тут же осадил себя и решил, что все мы, испив немного веселящих напитков, просто дурью маемся на этой кухне - речь-то шла об исчезновении конкретного человека, конкретного Кости Рябчуна, хорошего паренька, моего соседа, а мы кинулись во вселенские обобщения и такого тут понавертели...
– Не знаешь, что такое ВРММ?
– поразилась Лариса.
– Вот такие у нас сейчас пошли горе-фантасты - ничего не знают о Вселенской Разумной Мыслящей Материи.
– Лора, ну тебя в баню с этой материей!
– возмутился Юра Ботнарь. Пошли к столу. Знаем мы о твоей материи.
– А вот и не знаете. Не уважаете Порфирия Иванова, а ведь его система подключает человека к ВРММ. Человек становится частью Вселенной, он же невидимым становится для окружающих, елки-палки! Понимаете?
– Знаю одно, - сказал я.
– Система Иванова сейчас очень кстати, недаром о ней и заговорили на всех углах и перекрестках. Все та же пропаганда. Он ведь призывал чуть ли не голыми ходить круглый год и питаться одной травой, а к этому нас сейчас и готовят.
– Фанта-аст, - презрительно протянула Лариса.
– Эй, народ, куда вы все подевались?
– раздался из комнаты голос проснувшегося Гурьянова.
Мы вернулись за стол, правда, уже без покинувшей раут Иры Жантария, и вновь слушали рассказы Юры Ботнаря, а потом я посмотрел на часы и решил, что уже пора.
И как всегда бывает, когда тебе что-то очень нужно, начались неудачи. Сначала я долго и безуспешно дожидался автобуса. Потом бросился ловить такси и ничего не поймал, а частники не обращали внимания на мою отчаянную жестикуляцию. Пешком я дошел бы до Хуторов только к утру... Я понял, что смогу попасть в подвал к полуночи только при помощи телепортации, мысленно наградил себя разными эпитетами и отправился домой.
А Наташа, между прочим, так и не позвонила...
С утра опять шел дождь, словно покалеченная нами природа стала путать времена года и забыла, что послезавтра по календарю должна уже наступить зима. Цыгульский оглушительно чихал, заставляя Галку вздрагивать, и все комкал и комкал и бросал мимо корзины исписанные листки. Передо мной лежала рукопись с красивым названием "Сын золотого дождя", я читал ее не слишком внимательно, потому что думал о Наташе и с надеждой посматривал на телефон. И телефон зазвонил.
– Это панов?
– спросили в трубке приглушенным голосом.
– Совершенно верно, - без особого энтузиазма подтвердил я, потому что голос был не Наташин.
–
– Если не хочешь больших неприятностей - не суйся в подвалы.
– Голос стал еще глуше, словно говоривший прижимал к трубке носовой платок - так ведь обычно делают, судя по книгам.
– Можешь потерять здоровье. И вообще...
Все это было настолько неожиданно, что я не нашел ничего лучшего, чем задать традиционный, опять же, вопрос:
– Кто это говорит?
– Не суйся в подвалы, - повторили в трубке и связь прервалась.
Я взял сигареты и побрел под фикус. Итак, мои посещения подвала не остались незамеченными. Это раз. Мне угрожают. Это два. А значит, я на верном пути. Кто и как мог меня разыскать? Могли проследить, куда я вчера направился после посещения Хуторов, но направился-то я не в редакцию, а в библиотеку, к фэнам. Значит, решение - как в задачке для первоклассников: нашли меня по моему же удостоверению, которое я показывал обитателям Хуторов, и значит, полезные советы по телефону дает мне кто-то из тех добрых молодцев-старшеклассников и пэтэушников. А еще это значит, что дело серьезное. Конечно, рассуждал я, можно прямо сейчас позвонить в милицию и предложить прочесать подвал - но вдруг Костя в чем-то замешан? Нет, решил я, будем идти уже намеченным путем.
Я разыскал нашего завхоза Кузьмича и, зная его страсть хранить "на всякий пожарный" в своей кладовке все что угодно, выпросил у него под честное слово хороший карманный фонарик, пообещав принести за это дефицитные нынче батарейки. Кузьмич не устоял под напором моего красноречия, но строго-настрого наказал "почем зря не светить".
День тянулся подобно пастернаковскому, только без положительных эмоций того стихотворения, я что-то читал, вернее, скользил глазами по тексту, не проникая в смысл, и старался мысленным усилием, в парапсихологическом ключе, подогнать стрелки часов, словно прилипшие к циферблату.
В обеденный перерыв я никуда не пошел, ограничившись табачной диетой под фикусом. А потом не выдержал и все-таки позвонил Наташе.
– Здравствуй, Наташа, - неуверенно сказал я, когда ее позвали к телефону.
– Извини, что нарушил запрет, но мне показалось - ты исчезла насовсем... Или мне все это приснилось.
– Господи, Алеша! У меня то же самое. Все почему-то не решалась позвонить. Думала, позвоню, а мне ответят: да тут никогда такого и не было, не знаем никакого Панова. Ты не сердишься?
– Я не сержусь, Наташа. Наташенька...
Я ворковал и ворковал в телефонную трубку и оттаивало, теплело что-то внутри, словно возвращалось, вопреки всему возвращалось из прошлого то, что, казалось, никогда уже не сможет вернуться...
А потом к нам заглянула Шурочка и сообщила, что поступила телефонограмма из облсовпрофа. В шестнадцать они проводят совещание, а Чумаченко в командировке. Чумаченко был председателем нашего профкома, а я - простым членом профкома, ответственным за культурно-массовую работу, но на деле я был замом по профсоюзным совещаниям. Совещания почему-то проводились именно в те дни, когда Чумаченко бывал в командировках, и исторически сложилось так, что на них ходил я. Я уже и не роптал.