Без маски
Шрифт:
Я не делал секрета из своего домашнего адреса, как некоторые. И если звонили в машбюро Шурочке и Раисе Григорьевне, которые были и нашим отделом справок, и спрашивали мой домашний адрес - они давали мой адрес. Пусть пишут, пусть приходят - к счастью, на десяток граммофонов всегда находится один одаренный. Хорошо бы, конечно, если бы больше...
Слово "Мифрид" было мне откуда-то знакомо. Поразмыслив, я извлек из стола одну из своих справочных тетрадей, куда заносил самые различные сведения, и между выписками из "Нравственных писем к Луцилию" Сенеки и родословной предков Одиссея нашел список
Потому что стихи были не простые, а фантастические. Поэзия - не моя парафия, и я не мог оценить творения Мифрид В. с литературной стороны. Я стоял у холодильника, читая выписанные каллиграфическим почерком слова и думал, что надо будет показать стихи нашим ребятам из литературной студии. У поэзии свои критерии.
Кое-что мне понравилось с чисто сюжетной стороны. Ну вот хотя бы такое:
...На экранах - планета
Без облаков, как без грима.
Неужели окончен наш путь?
Что?
Назад повернуть?
Да. Назад повернуть
И умчаться со скоростью, чуть меньше скорости света
На земной звездолетный вокзал,
Потому что по радио голос сказал:
"Обойдемся без вас. Пролетайте, пожалуйста, мимо".
Или вот это, названное Мифрид В. "Встреча в пространстве":
Сошлись и расстались,
Лишь всплеск на экране.
Одни сомневались, другие - смеялись.
Заспорили громко, потом обсуждали
Что значит загадочный всплеск на экране.
Одни говорили: простая комета,
Другие кричали: чужая ракета!
Пока совещались, обильно болтали
Тот, встречный, растаял в космических далях.
В общем, я долго рассматривал, перечитывал, обдумывал стихи милой, судя по всему, девочки Мифрид В., начитавшейся фантастики. Хотя, возможно, совсем и не девочки, а солидной дамы или и вовсе не дамы, а средних лет лысеющего инспектора отдела кадров какого-нибудь управления "Маштяжстрой". Все могло быть. По стихам нельзя судить о внешности и профессии человека. И наоборот.
Сделав такое глубокомысленное заключение, я положил рукописи на холодильник, решив в понедельник передать их нашему члену СП, известному городскому поэту Юре Фоминскому, и направился к письменному столу с твердым намерением приступить.
Самым трудным для меня всегда было начало. Да, наверное, и не только для меня. Минут двадцать я курил, прихлебывая остывший чай, смотрел на стену, перекладывал с места на место чистые листы. Потом барьер был все-таки преодолен и я начал писать, и писал, не разгибаясь и забыв о времени, полностью уйдя в мой мир.
"...Боль, наконец, перестала пульсировать резкими горячими толчками, - писал я, - чуть сгладилась, хотя и не отпускала ни на мгновение, и он, опираясь на здоровую левую ногу и уцепившись обеими руками за какие-то невидимые в темноте ветки, все-таки вылез из этой проклятой ямы, прополз немного по мертвой траве и наткнулся на что-то
Конечно, лучше всего было бы дожидаться рассвета в своем кресле, но его молодое и здоровое тело жаждало действий - и вот результат: в худшем случае перелом, в лучшем случае вывих, и теперь придется на ощупь огибать эту чертову яму и действительно сидеть в кресле до тех пор, пока не найдут.
"Чего тебе не сиделось, Сережа?" - мысленно спросил он себя и досадливо плюнул в темноту, продолжая ощупывать твердое и холодное и держа на весу поврежденную ногу.
Вокруг было черным-черно, хотя светящиеся стрелки наручных часов показывали только начало одиннадцатого. Но стояла середина ноября, всю неделю небо было упаковано в плотный слой серых туч, и как он ни вглядывался в сырую темень - нигде не угадывалось и намека на какой-нибудь огонек. И еще моросил холодный дождь, шурша по ветвям невидимых деревьев.
Прыгая на одной ноге, он кое-как обогнул непонятный объект, исследовал пальцами твердые зубья с налипшей мокрой землей и негромко буркнул в темноту:
– Докладываю, товарищ капитан Белов: обнаружен колесный трактор "Беларусь" с ковшом для рытья ям, в которых ломают ноги.
Звук собственного голоса показался ему таким неестественным в шуршащем мраке, что он решил вслух больше ничего не говорить. Опустившись на четвереньки и тихо шипя от боли в ступне, капитан Белов двинулся прочь от трактора.
Он продвигался к своему креслу очень медленно, опасаясь других ям, но вместо ямы взобрался на какой-то бугорок и стукнулся лбом обо что-то деревянное и мокрое. Изучив деревянную конструкцию, капитан Белов шепотом выругался и поспешно слез с бугорка.
Он понял, что приземлился на кладбище.
Добравшись до кресла, он снял с сиденья гермошлем, положил на землю, сел, расшнуровал ботинки и осторожно ощупал ступню. Ступня распухла и оставалось надеяться, что это все-таки вывих. Дождь усиливался, и хотя комбинезон не промокал, в нем было не так уж тепло. Капитан подумал, что можно закутаться в парашют и просидеть так до утра, но решил сделать это позже, чтобы не тревожить ногу, еще сильней разболевшуюся после долгих перемещений вокруг трактора и могил.
Он сидел ночью на заброшенном кладбище, а вокруг простиралась безлюдная Зона, и мысли приходили какие-то невеселые. Белов до верха застегнул "молнию" комбинезона, обхватил себя руками поперек груди, спрятав ладони под мышки, и еще раз проанализировал свои недавние действия.
...Левый двигатель заглох на высоте шесть семьсот и истребитель повело влево и вниз. Он даже не успел среагировать, только бросил взгляд на индикацию на лобовом стекле кабины, да что там он - не успел среагировать и бортовой компьютер, потому что за спиной раздался взрыв, и самолет свалился в пике. Кувыркаясь, промчался мимо кабины охваченный пламенем двигатель, устремляясь вниз, понеслись навстречу распухшие спины ноябрьских туч. Он доложил земле о случившемся и тут же получил команду катапультироваться. Тем не менее он тянул до последнего, пытаясь укротить погибающий истребитель. Потом парашют долго тащило ветром, он опускался в дождливую ночь, и по непроглядной тьме, растекшейся внизу, понял, что его отнесло в безлюдную Зону...