«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
— Заряд под самую стену заложили, Алексей Степанович. Мы все вынули. Вот, — он указал на кучу мешков. — Всё порох.
— Милый мой, Василий Иванович, — схватил руку капитана Келин. — Теперь Полтава живёт. Какие ж вы молодцы. Нам теперь пороху на целый месяц хватит. Фу-у, гора с плеч. Теперь хоть посплю спокойно.
— Вряд ли дадут, Алексей Степанович. Раз порох заложили, будет штурм.
В ту ночь, уходя к себе, комендант наказал дежурному офицеру:
— Как начнут штурм — разбудишь.
Он и не подозревал,
Штурм, согласно королевскому приказу, должен был начаться со взрыва стены. Атакующие должны сразу устремиться в пролом. Но взрыва не было, пролома — тоже. И штурм не начался.
И в то время, когда полковник Келин, укрывшись шинелью, спокойно похрапывал на широкой лавке у себя в канцелярии, в штабе шведов король в бешенстве орал на своих генералов:
— Раз-зявы! Проворонить блестяще исполненный подкоп, подарить врагу столько пороху! Молчать!
Но никто и не пытался оправдываться или тем более возражать королю, все генералы были тоже расстроены случившимся. И обиднее всего, что и спросить-то за это было не с кого. Все устроители подкопа были вырезаны ночью русскими.
32
Сикурс Полтаве
Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмёт Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.
Но её надо было ещё взять. А пока... Пока он срывал свой гнев на русских, нет-нет да попадавших к шведам. И когда однажды после очередного неудачного штурма к нему привели четырёх крестьян, которые якобы хотели что-то поджечь в шведском лагере, он приказал:
— Этих двух обложить соломой и сжечь живьём. А этим отрезать носы и уши, и пусть идут к своим и покажут, что я сделаю со всеми непокорными.
Так было и сделано. Двух крестьян сожгли живьём на глазах у короля, а двум отрезали носы и уши, и сам Карл сказал им:
— Ступайте к Шереметеву.
Кто знает, может, такие зверства и облегчали душу королю после очередной неудачи у стен Полтавы. Но то, что они увеличивали количество его врагов, — это наверняка. Разбежавшиеся по лесам жители собирались в отряды и искали случая нанести вред шведам — угоняли коней, выпущенных пастись, а то нападали и на фуражиров, рыскавших по окрестностям в поисках провианта для голодающей армии.
Но о Полтаве ни на минуту не забывало русское командование, более того, сам царь, находившийся вдали, напоминал едва ли не в каждом письме: «Извольте Келину облегчение чинить, понеже Полтаву сдавать неприятелю и думать не можно».
Чтобы хоть как-то отвлечь шведов от крепости, Ментиков приказал кавалерии атаковать Опошню и даже угрожать их главному штабу. Этот налёт
А Келин, воспользовавшись затишьем, сам внезапно атаковал апроши врага и, перебив около двухсот человек, а около полусотни взяв в плен, благополучно отвёл своих мушкетёров в крепость.
Но самую существенную помощь Полтаве было поручено учинить бригадиру Головину с его полком. Им предстояло проникнуть в саму крепость.
Светлейший с фельдмаршалом определили полку движение по карте.
— Придётся тебе, бригадир, вместе с твоими ребятами снять не токмо кафтаны, но и портки, понеже места по Ворскле зело болотистые. Каждому, помимо своего оружия, захватить не менее пуда боеприпасов для крепости. Вас, считай, тысяча, а тысяча пудов пороху и свинца дадут Келину добрую фору перед Карлусом. Оно бы не худо и хлеба туда унести, но в его положении порох ныне важнее хлеба и солдаты тож.
Дабы Келин в темноте не принял своих за шведов и не открыл бы огонь, ему в полом ядре пушечным выстрелом была отправлена записка светлейшего: «Ныне жди сикурс со стороны Ворсклы».
Однако идти, сразу раздевшись донага, было не очень сладко, комары заедали, поэтому солдаты сами исхитрили простой способ. От самого начала пути, ещё на своём берегу, каждый, раздевшись донага и даже разувшись, надевал на голое тело только кафтан, а одежду с завёрнутыми в неё порохом и свинцом водружал на голову, привязывая ремнём через подбородок. В одной руке была шпага или ружьё, а другой рукой солдат приподымал подол кафтана в зависимости от глубины болота или реки.
Вышли поздно вечером, когда стемнело, дабы ночью же быть уже в крепости. Вёл сикурс через болота местный крестьянин Василий Хлын, знавший хорошо броды и тропы.
Если в начале пути, хлюпая по колена через болота, солдаты подхихикивали друг над другом, что идут, «ровно бабы, подолы подымая», то через реку пришлось брести едва ль не по шею в воде и уж подолы кафтанов зубами держать. Тут уж было не до смеху, да и от бригадира команду передали, не то что говорить, но и кашлять запрещавшую.
В реке, как ни береглись, кафтаны позамочили, а кто росту малого, тот и сам нахлебался досыта, однако свой груз на головах в сухости все сберегли. Солдат знает: порох пуще матери беречь надо, ибо в бою никто, кроме него да штыка, тебе не поможет.
Едва выбрались на сухое, проводник, попросив обождать чуть, отправился на разведку и очень скоро воротился.
— Впереди шведы окопов понакопали, когда и успели, басурманы.
— Много их? — спросил Головин.
— Кто знает, дрыхнут, видать, по норам. Но на стороже двое ходят. То разойдутся, то сойдутся.
Головин отрядил двух опытных солдат с кинжалами.
— Чтоб никакого шума. Убирать обоих, когда разойдутся.
— Как уберём, я крякну селезнем, — сказал солдат.