Без объявления войны
Шрифт:
Увидел я Дорошко с карабином в руках. Он старательно чистил оружие. Как раз в этот момент противник повел по хутору минометный огонь. Мины рвались недалеко от хаты. При каждом разрыве на подоконнике подпрыгивали два больших глиняных кувшина и на пол брызгало молоко.
— Петро, что же ты позволяешь фрицам молоко расплескивать?!
Он оглянулся.
— Ты?..
— Как видишь.
Хозяйка хаты, взглянув на кувшины, метнулась к ним:
— Зачем добру пропадать, — разлила молоко в кружки. — Пейте, хлопцы.
— Давненько
Из разговора с ним я понял, что он доволен работой в дивизионной газете. Журналисты подобрались в редакции опытные. С ними у него установились самые дружеские отношения. Как только началась война, он решил во что бы то ни стало попасть в действующую армию, но это оказалось для лейтенанта запаса не так просто. Военный комиссариат отправил его в тыловую железнодорожную часть. И только настойчивость Петра помогла ему добиться встречи с работником штаба Харьковского военного округа, и тот после некоторого колебания все же решил удовлетворить просьбу писателя — послал его на фронт.
Покидая Харьков, я, конечно, не думал, что мне посчастливится повидать на передовых позициях Дорошко, встретить там такого отзывчивого человека, как Леонченко, и с его помощью быстро справиться с редакционным заданием. В запасе еще оставалось два дня, и я решил побывать в соседней дивизии, так как она тоже стойко вела бои на Днепровском плацдарме.
Леонченко и Дорошко пошли проводить меня. Полковник, заметив в «эмке» ручной пулемет, тяжело вздохнул:
— А у нас есть роты, где сейчас нет ни одного пулемета.
Дорошко принялся уговаривать меня оставить ручной пулемет в дивизии.
— Так и быть, берите, — сказал я.
Полковник Леонченко тут же написал справку о передаче оружия и поставил печать. Потом старательно объяснил Хозе повороты на луговой дороге.
В соседней дивизии я провел весь день на передовых позициях и записал о пулеметчиках немало интересных эпизодов и весьма поучительных историй, связанных с боевым опытом. Я заметил, что дивизия переходила от «ячейковых» окопов к траншейной обороне и душой этого был комдив генерал-майор Николай Павлович Пухов. С ним я познакомился на КП дивизии. Узнав о том, что я приехал из Харькова, он спросил:
— Как там город, сильно пострадал? Немцы часто бомбят?
— «Ночники» нападают больше на заводские районы.
В Харькове осталась жена Пухова со своей престарелой матерью. Вот уже третью неделю он не получает от них писем и сильно тревожится.
Николай Павлович любил и хорошо знал рабочий Харьков. Из этого города в августе он прибыл в Золотоношу, где вступил в должность командира стрелковой дивизии. Основу этого войскового соединения составили приписники. На станции Козельщина, выгрузившись из вагонов, полки с ходу пошли в бой.
— Еще не хватало умения воевать, но преданность Родине, ненависть к врагу делали каждого бойца стойким, я бы сказал, несокрушимым, — заметил Пухов.
— Сегодня
— Я помню спесивого кайзеровского солдата, затянутого в мундир, в кованых сапогах, в тяжелом шлеме с большим медным орлом. А сейчас вижу суетливых вояк в брюках навыпуск, со свастикой на груди. Рукава засучены, как будто идут на короткий кулачный бой. Разница во внешнем виде есть, а нутро одно и то же — разбойничье стремление грабить и угнетать другие народы.
Николаю Павловичу вспомнилась молодость и возвращение с германского фронта в родной дом, где не было даже лишней корки хлеба. В августовскую ночь мать со слезами проводила его за околицу. И отравленный немецкими газами демобилизованный царский солдат Пухов с котомкой за плечами подался на Дон добывать у станичников хлеб.
Теплушки качали его по России. Перекликались усталыми голосами паровозы. По ночам долго смотрел на небо и думал о своей путеводной звезде — она казалась ему полным мешком зерна.
На каждом полустанке видел плакаты и читал призывы Ленина. В Лисках недавний фронтовик Пухов вошел в штаб отряда по борьбе с белыми бандами, и его настоящая путеводная звезда оказалась иной. Она заблестела на красноармейской фуражке. С того часа он никогда не разлучался с ней.
Покидая на следующее утро КП дивизии, я, конечно, не знал, что в скором времени этот, как мне показалось, медлительный человек с тихим голосом станет командующим славной 13-й армии. И, конечно, не знал, что судьба снова сведет меня с ним на Курской дуге, где так ярко блеснет его полководческий талант.
В полдень с Холодной горы открылся Харьков. Но индустриальная панорама города стала иной. На востоке уже виднелся частокол потухших заводских труб. В редакции доложил Мышанскому о выполнении задания. Назвал ряд тем. Он одобрил их и тут же запланировал в ближайший номер газеты. Все шло хорошо. Я уже собирался покинуть редакторский кабинет, как вдруг Мышанский спросил:
— А где ручной пулемет? Его надо немедленно передать охране поезда.
Вместо ответа положил на редакторский стол справку, выданную мне полковником Леонченко.
— Что-о? Да как вы посмели распорядиться по своему усмотрению таким оружием? Ведь участились налеты вражеской авиации. Она уже дважды бомбила редакционный поезд. Возьмите свою справку — знать ничего не хочу. Вы должны к вечеру вернуть ручной пулемет.
Покинул я редакторский кабинет с тяжелым чувством. Ничего в свое оправдание не скажешь. Мышанский прав. Пулемет необходим поездной охране. Но что делать? Возвращаться в дивизию, просить полковника Леонченко возвратить пулемет? Стыдно. Да и управимся ли мы с Хозе вернуться к вечеру? А вдруг на передовой с пулеметом что-нибудь случилось. Я попал в скверную историю и не знал, как из нее выбраться. Выручил старшина Богарчук: