Без объявления войны

Кондратенко Виктор Андреевич

Быстро оделся, проглотил предложенный Поляковым бутерброд, и помчался на пристань в надежде разыскать там Гончаренко. Спустившись по Московской улице к памятнику Хальзунову, увидел волжскую набережную, запруженную народом. Искать в такой многотысячной толпе моего давнего друга бесполезно.

Глядя на причалы, можно было сказать: эвакуация идет полным ходом. Набережная черным-черна от народа. Суда, баржи, баркасы, катера забиты пассажирами. Мелькают моторки, весельные лодки. Они перевозят людей в Красную Слободу. Возле причала множество носилок, на которых раненые. Отчаливают от берега большие суда и маленькие суденышки, на смену подходят новые. Вдруг раздается вой сирен. Вздрагивает вся волжская набережная. Тысячи и тысячи людей обращают

свои взоры к небу. Людские толпы как волны. Они то подкатятся к судам, то отхлынут от них. А к завыванию сирен подключаются басовитые заводские гудки, подают протяжные сигналы суда, к ним присоединяются баржи и катера, трезвонят остановившиеся трамваи и сигналят автомашины. Все это напоминает мне далекий киевский военный рассвет. Но теперь тревогу трубит Сталинград.

Смотрю на часы: восемнадцать минут пятого. В городе гул самолетов более грозен, чем в степи. Или это только кажется?

Несколько сотен зениток в заводских районах, в центре города и на Дар-Горе открывают огонь. Предвечернее небо, высекая тысячи огней, покрывается белыми, мгновенно темнеющими дымками. На город нападают не отдельные девятки пикировщиков, а крупная бомбардировочная эскадра, от которой чернеет сталинградское небо.

Пикировщики, приближаясь к волжской набережной, открывают пулеметно-пушечный огонь. На пристанях давка. А Волга буквально начинает кипеть от взрывов бомб. Тонут баркасы, катера... Бомбежка и пушечно-пулеметный огонь усиливаются. «Юнкерсы» сбрасывают фугасные и зажигательные бомбы на пристани, причалы, пакгаузы. У Волги на носилках лежат тяжелораненые, а возле них мелькают бесстрашные белые халаты. Но что они могут сделать в этом людском водовороте, где вихрится пламя бомбовых разрывов.

Последний раз окидываю взглядом вздыбленную Волгу. Приходится укрыться от пулеметного огня. Кручусь волчком вокруг бронзовой фигуры летчика. Перебежать через мостовую невозможно: пули все время высекают огненные дорожки. Паузы в налете нет. В небе плотные стаи «юнкерсов». Эскадра за эскадрой, эшелон за эшелоном. Нет сомнения: в воздух поднят весь вражеский четвертый воздушный флот.

Ждать окончания бомбежки нечего. Пока над Московской улицей не видно пикировщиков, надо возвращаться к своим. Редакция «Сталинградской правды» несколько дней тому назад переехала в другое место. В типографии идет работа, но людей там мало. Утром, еще до начала бомбежки, Троскунов отправил за Волгу три грузовых машины с сотрудниками фронтовой газеты. Они выехали в Эльтон, где сейчас стоит наш редакционный поезд.

Троскунов собирает командный состав редакции в своем кабинете. Но бомбежка усиливается, приходится покинуть здание и выйти во двор. Он совсем крохотный, стиснутый со всех сторон стенами домов. Над каменным колодцем-двориком багровеет вечернее небо. В воздухе запах дыма. Троскунов немногословен.

— Товарищи, немцы прорвались к Сталинграду. Их танки вышли на северную окраину города. Десятая дивизия НКВД полковника Сараева, отряды народного ополчения и дивизионы зенитных орудий вступили в бой с танками и мотопехотой врага вблизи Тракторного завода. — Редактор тут же приказал Крикуну, чтобы первый номер газеты вышел в Эльтоне обязательно с такой шапкой: «Самое главное — не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранять уверенность в нашем успехе».

Это целиком и полностью относится также и к нашей небольшой группе командного состава редакции, которая с рассветом должна покинуть Сталинград. Поднимаюсь к себе в комнату. Старое добротное здание вздрагивает от ударов бомб, но трещин пока на потолке и на стенах не видно. Налетевший ветер распахивает окна. Со стороны площади Павших борцов по Московской улице к Волге текут густые толпы. Все небо охвачено пламенем. Бомбежка усиливается. Фугаски и зажигательные бомбы превращают город над Волгой в костер. О сне нечего и думать. Бомбовые удары приближаются к Московской улице. Покидаем здание, выходим во двор. Бомбежка чуть

удаляется, и мы снова поднимаемся в свои комнаты.

Перед рассветом дом качается, как от сильного землетрясения. Мы только с Иваном Поляковым задремали на миг и спросонья выскакиваем на балкон. Впечатление, такое, будто трехэтажная каменная громадина двинулась к Волге, а мы с балкона указываем ей путь.

— Скорее вниз, вниз! — кричит Поляков, а сам не двигается с места.

Сейчас перебежать через комнату все равно, что подняться в штыковую атаку. На голову сыплется штукатурка, по белому лепному потолку, как молнии, пробегают трещины. Широкая лестница дрожит, каменные ступени качаются под ногами.

Во дворе Троскунов отрывисто говорит:

— Всем на переправу... Если что по дороге случится — помните: сборный пункт — Красная Слобода.

В последнюю минуту редактор поручает начальнику отдела фронтовой жизни Борису Фрумгарцу трудную миссию. Он оставляет его в Сталинграде для связи со штабом фронта. А разрывы бомб и каменный град, огонь и удушливый дым усиливаются.

Своим размахом пожар Сталинграда особенно поражает за Волгой, в поселке Красная Слобода. Над городом из пламени вырастают восемь гигантских столбов черного дыма — покачиваясь над горящими крышами, подпирают нависающие темные плотные тучи. Тучи, оседая, клубятся, и кажется, если бы их не подпирали черные столбы, то они опустились бы на землю и окутали ее непроницаемым мраком. Дымится небо, горит земля, и пылает покрытая у правого берега нефтью Волга.

В Красную Слободу успели переправиться редакция фронтового радиовещания и редакция газеты «За Радянську Україну». Поднимаюсь на чердак двухэтажного кирпичного дома. Здесь Микола Бажан, Иван Ле и Андрей Малышко смотрят на пожар Сталинграда. Смотрят молча, скорбно. Микола Бажан роняет:

— Який жах, який жах!..

Все потрясены бомбежкой и пожаром. На чердак поднимается Леонид Первомайский, что-то шепчет Ивану Ле на ухо, потом тихо говорит мне:

— Пошли.

Мы спускаемся с чердака, идем за Первомайским. Выходим из садика. Невероятно! На берегу Волги полковник Сергей Федорович Горохов. Он — командир 124-й Отдельной стрелковой бригады — приехал взглянуть на переправу. Его бригада должна занять позиции на северной окраине города в районе Тракторного завода. Вспоминаем Подвысокое и желаем ему воинской удачи на правом берегу Волги. Разговор длится всего несколько минут. Время буквально горит. Горохов садится в машину. Он должен встретить бригаду на марше. Я загораюсь желанием переправиться вместе с бригадой Горохова в Сталинград. Иду за разрешением к Троскунову, но получаю отрицательный ответ.

— Надо выпускать газету. Материалы на исходе. Отписывайтесь в Эльтоне.

Чтобы попасть поскорей в Эльтон, оперативная группа редакции отправляется в Бурковские хутора, где стоит политуправление фронта и находятся связные самолеты. Весь следующий день проводим на взлетной площадке, но подняться в воздух нельзя. «Мессеры» кишат в сталинградском небе. Даже смелый мой друг Миронов не решается взлететь. На следующий день узнаем: танковый корпус фашистского генерала Хубе совместно с моторизованными и пехотными дивизиями проложил от Дона до Волги коридор. Длина его шестьдесят километров, ширина — восемь. Гитлеровцы называют его «сухопутным мостом».

Взлетели, когда солнце начинало приближаться к верхушкам тополей, окаймляющих луговые озера. Под плоскостями серо-желтая ровная заволжская степь. У-2 шел низко, почти над самой землей. Солнечный гребень плавился за дальними буграми, но его лучи еще освещали степь. На горизонте возникло лиловое пятно. Оно ширилось, растекалось. Это было озеро Эльтон. У-2 совершил посадку невдалеке от стоянки редакционного поезда. Я окинул взглядом разбросанные по песчаным буграм деревянные избы. Когда перестал вращаться пропеллер, услышал унылый звон колокольчика. Мимо неторопливо проходил караван верблюдов. Повеяло пустыней. Печальной песчаной тишиной, захолустьем.