Без объявления войны

Кондратенко Виктор Андреевич

Это новшество таило опасность — малейшая неосторожность на переправе через Дон или при занятии позиций могла встревожить гитлеровцев, сорвать операцию.

Ночью полковник Козин со своими штабистами начал переправлять полки. Все было удачно спланировано, предусмотрено, и под носом у противника, вместе с танками бесшумно переправилось все войсковое соединение. Наступил рассвет. Фашисты не проявляли нервозности. Их наблюдатели ничего не заметили, день прошел спокойно.

В шесть часов вечера, соблюдая предельную осторожность, полки стали бесшумно приближаться к вражеским позициям по проходам, проделанным заранее саперами в минных полях и проволочных заграждениях.

Когда

до траншей, где в это время ужинали немцы, остались считанные метры, неожиданно грянуло ура и под разрывы гранат наши воины бросились в атаку. Захваченные врасплох в передовой траншее, гитлеровцы стали бежать. Но вторая траншея зашевелилась, и оттуда в ответ последовала сильная контратака. На высотах несколько раз завязывались рукопашные схватки, всю ночь гремел бой. С рассветом немцы провели артподготовку и пошли в контратаку. Высоты несколько раз переходили из рук в руки, и только на третий день нашим бойцам удалось надежно закрепиться на их гребнях. Противник не мог с этим смириться. Почти весь октябрь прошел в ожесточенных боях. В конце месяца войскам 21-й армии все же удалось значительно расширить важный в оперативном отношении плацдарм на правом берегу Дона в районе города Серафимовича, а также станиц Распопинской и Клетской.

Обилие боевого материала не только мне, но всем армейским корреспондентам не давало ни малейшей передышки. Едва выполнялось одно задание, как следовало другое. Все это время я не расставался с вожаком армейского комсомола Дмитрием Рассохиным. Вместе с ним побывал во многих батальонах и ротах, на только что отбитых у противника высотах.

Штаб 21-й армии покидал глухой уголок «Арчединский питомник». В тот же день Троскунов вызвал меня телеграммой в редакцию.

Снова пыльная станция Эльтон с чахлыми кустами акации. Подан паровоз. Редакционный поезд уходит в Саратов. Что случилось? Почему такая поспешность? Штаб 21-й армии срочно перебазировался, переезжает на другое место и редакция фронтовой газеты. Здесь есть какая-то взаимосвязь. На Дону обстановка складывалась в нашу пользу. А Сталинград? Неужели будет сдан Сталинград? Нет, этого не может быть. За Волгой для нас земли нет. Но все же что-то происходит на фронте, а вот что, неизвестно. Опять на сердце тревога. В такую даль уходим неспроста...

Пыхтит паровоз. Пески и пески. Осенняя унылая степь навевает тоску. Утром за окном порхают снежинки. Неужели в Саратове зима? А мы еще в летней форме. На окраине города Энгельса, где остановился наш поезд, огороды с неубранными кочанами капусты чуть припорошены снегом. Куда ни глянешь — снег и зелень, зелень и снег.

А за Волгой Саратов завален снегом. Он кое-где пострадал от бомбежки. Немецкие «ночники» совершают налеты на речной порт и железнодорожный узел. Но сейчас в саратовском небе тихо.

Фронтовую газету печатаем в типографии областной газеты «Саратовский коммунист». Несколько дней живем и работаем в неуютной холодной комнате. Всех охватывает волнение, когда Троскунов собирает на совещание. Что скажет? Взглянув на редактора, все повеселели. Он как никогда в приподнятом настроении. Значит, произойдут какие-то перемены в нашей судьбе, возможно, редакционный поезд повернет на Камышин, приблизится к Сталинграду и мы, корреспонденты, не будем ездить зимой так далеко на фронт.

В одно мгновение вся наша хмурая комната преобразилась, как будто в нее ворвался солнечный луч. Редактор сказал:

— Хочу поделиться с вами самой долгожданной радостью. Будем наступать, чтобы беспощадно, бесповоротно, наголову разбить врага у стен Сталинграда. Каждый отъезжающий на фронт журналист должен внутренне подготовить себя к неизбежным трудностям.

Они, безусловно, возникнут в связи с проведением большой операции. Работать придется, что называется, не покладая рук, с огоньком, с большой оперативностью и проявлением собственной инициативы. Через десять минут на машину — и на аэродром. Там вас уже ждут три связных самолета. По прибытии в армию представьтесь начальникам политотделов и дальше действуйте по обстановке.

Вместо дорогой моему сердцу 21-й армии, с которой прошел столько военных дорог, ответственный секретарь Крикун выписал мне командировку в соседнюю с ней, 65-ю, недавно созданную на базе 4-й танковой армии. Бросился к Троскунову.

— Ничем не могу помочь, хорошенький мой. Известная вам армия вошла в состав Юго-Западного фронта, а мы в Донском. — И редактор, подкрутив усики, разгладил рукой свежие газетные полосы.

На аэродроме термометр показывает двадцать пять градусов мороза. Тихо. Хорошо, что не дуют знаменитые саратовские ветры. Но как в пилотке и шинели добраться до Гусевки? Миронов приносит плащ-палатку. Это все, что он смог раздобыть в землянке летчиков. Когда выпрыгнул из самолета в Гусевке, благо, поблизости пылал костер, кое-как обогрелся. По дороге в Ольховку, где в АХО надлежало получить зимнее обмундирование, меня поразила степь. Трава после оттепели обледенела. Внезапный мороз превратил ее в студеный хрусталь.

Получил полушубок, меховой жилет, ватные брюки, валенки, шерстяные перчатки, ушанку. Можно было ехать хоть на Северный полюс. Люди в далеком тылу сделали все, чтобы одеть свою армию в теплую зимнюю одежду.

В Ольховке, при штабе Донского фронта находился наш корреспондентский пункт, который возглавлял капитан Иван Поляков.

— Едешь в боевую армию. Я кое-что для тебя разведал: командующий Павел Иванович Батов не только опытный генерал, он душевный человек. Знай — он всегда поддерживает и помогает чернорабочим газетной строчки. Советую держать связь с редактором армейской газеты «Сталинский удар» майором Николаем Ивановичем Кирюшовым. Он настоящий газетчик и золотой товарищ. Там встретишь москвича, литературного критика Бориса Рюрикова и ростовского прозаика Шолохова-Синявского. Это серьезные, солидные работники. Да, чуть не забыл. Ответственным секретарем работает наш киевлянин Наум Халемский. Редакция стоит в Пуховском. — Поляков показал на карте хутор, и мы разговорились о предстоящем наступлении.

В светлое время на дорогах очень редко появлялись машины, а ночью молчаливая степь оживала: наполнялась голосами, рокотала танковыми двигателями, шуршала шинами грузовиков, поскрипывала колесами подвод и полозьями саней. Во тьме слышались беспрерывный топот ног, цоканье подков. С рассветом степь замирала; войска маскировались в балках и перелесках. Днем моя «попутка» надолго задержалась в Логе, и только под вечер вблизи Дона я увидел хутор Пуховской — десятка два бревенчатых изб, крытых соломой, с горбатыми старыми плетнями сиротливо подступали к серому шляху. Старый казацкий шлях оказался границей между зимой и осенью. Слева белели снега, а справа еще желтело займище.

Я вошел в крайнюю избу и увидел рядом с автоматом висевшую на желтой бревенчатой стене «лейку», а на подоконнике сохли свежие гранки. Длинный стол завален газетами и рукописями. За ним, спиной ко мне, сидел плотный капитан и читал вслух «Хождение по мукам». Я давно не слышал такого великолепного чтения, такого тонкого понимания фразы, каждой интонации.

« — Так что же, господа, — сказал он басом, наполнившим комнату. — Никто не хочет?

— Никто, никто не хочет с тобой играть.

— Не на деньги... Плевал я на ваши деньги...