Без объявления войны
Шрифт:
Вечереет. Мороз берет за двадцать градусов. Степь мутнеет. Снега дымятся. Начинает мести пурга. В гуле снежного бурана по приказу командующего фронтом Константина Константиновича Рокоссовского в полосу боевых действий 21-й армии перебрасываются девять танковых, восемнадцать артиллерийских полков с двумя стрелковыми дивизиями.
В пургу совершает марш-маневр и танковая бригада Якубовского. Ну и ночь! Сквозь кипящую сухую снежную пыль с трудом пробиваются зеленоватые отблески. Даже яркие осветительные шары ракет бессильны в такую пургу. Гитлеровцы отступают. На этом участке фронта они выбиты из балок и вынуждены покинуть свои блиндажи, землянки. Теперь они в открытой степи,
Чуть свет, перед атакой Якубовский кратко объясняет боевую задачу танкистам. В «Питомнике» надо захватить аэродром. По данным нашей разведки на нем находятся свыше трехсот самолетов. Эта последняя «ниточка» еще связывает окруженную группировку Паулюса с Германией. И танкисты должны ее порвать.
Пурга улеглась. Рассвет серый. Но для нас он светлый и радостный. Фашистские гренадеры без приказа оставляют свои позиции. Они бросают на дорогах вооружение, бегут в Гумрак или же сдаются в плен.
Танкисты с удивлением всматриваются в степную даль. На горизонте возникают какие-то причудливо разбросанные по буграм хутора. Нет, это сотни, тысячи брошенных машин — легковушки и автобусы, крытые брезентом грузовики и фуры, серые приземистые танки Т-III и Т-IV — светло-коричневые, специально предназначенные для песков Сахары, в спешке даже не перекрашенные — срочно направленные Гитлером в заснеженную донскую степь.
Дорога! Чем она только не усеяна: патронами, снарядами, обрывками газет, пустыми консервными банками, солдатскими ранцами, касками, котелками, ложками, мыльницами, пестрыми всевозможными этикетками, множеством разорванных на куски писем и пачками фотографий, сделанных в Германии, Бельгии, Голландии и Франции.
На дороге не только брошенное тяжелое германское вооружение. Здесь и 210-мм чехословацкие, и 177-мм французские дальнобойные пушки. Шоколадного цвета танкетки «Рено», средние танки «Делона-Бельвиль» с 37-мм пушками и тяжелые двухбашенные 2-С, итальянские М-14 с 47-мм пушками и М-43 со штурмовыми 105-мм гаубицами.
С возвышенности открывается необычная картина: внизу на огромном снежном поле раскинулся аэродром. Сколько там набилось машин — трудно сразу сосчитать, их не десятки, а сотни — бомбардировщики, истребители, транспортные самолеты. В небе показываются Ю-52, они заходят на посадку. Садится один транспортный самолет, за ним второй и третий. По аэродрому снуют легковушки, автобусы, бензозаправщики. Над землянками — дымки. На восточной окраине аэродрома разбросаны большие, с красными крестами палатки.
Хотя Паулюс, опасаясь потери аэродрома, прикрыл его зенитными орудиями и значительно усилил охранные части, это не спасло гитлеровцев от невообразимой паники, которая моментально вспыхнула на летном поле, как только устремились к нему наши танки и передовые отряды подоспевших трех стрелковых дивизий. Из землянок и палаток повысыпали гитлеровцы и, отталкивая друг друга, бросились к грузовикам, автобусам и легковушкам, стараясь вырулить на дорогу, ведущую в Сталинград.
Одни гитлеровцы бежали, а другие, выскакивая из самолетов и землянок, завязывали с нашими воинами рукопашные схватки. Таким никто не давал пощады. Аэродром уже полностью перешел в наши руки, когда Паулюс двинул к нему танки и бронетранспортеры с пехотой. Как ни упорствовали, ни старались немецкие танкисты, но вернуть так необходимый аэродром им не удалось. Отразив все контратаки противника, наши танкисты вместе со стрелковыми дивизиями пошли вперед.
События развиваются стремительно. Танковая бригада Якубовского снова
— Привет с Дона!
— Привет с Волги!
Эти слова разрезали окруженную группировку Паулюса на две части — северную и южную.
В только что освобожденном Городище после осмотра захваченных у немцев великолепных мастерских, предназначенных для ремонта танков, выхожу на площадь. Звучит траурная музыка. И вдруг узнаю знакомый голос сержанта Корелина:
— Я вместе с Максимом Пассаром из одного окопа истреблял немецких фашистов. Он научил меня метко бить их. Мы договорились с ним вместе вступить в Сталинград, но смерть в ночном бою в Большой Россошке оборвала жизнь замечательного воина. Он был славой дивизии, гордостью всего Донского фронта. Мы любили нашего скромного, сердечного и отважного товарища. Максим Пассар будет жить в наших боевых делах.
Грянул салют. У меня дрогнуло сердце. Прощай, храбрый юноша.
Лейтенант Фролов, воткнув в свежий могильный холмик фанерную дощечку, сделал на ней химическим карандашом надпись:
Здесь похоронен знатный снайпер страны,
истребивший 236 немецко-фашистских оккупантов,
награжденный орденом Красного Знамени,
Максим Александрович Пассар.
После траурного митинга возвращаюсь в Малую Россошку, где в оставленных немцами блиндажах расположился штаб 65-й армии. С болью в душе посылаю в редакцию телеграмму о гибели Максима Пассара и принимаюсь за статью о том, как надо атаковать огневую точку врага. Утром меня будит в блиндаже работник политотдела майор Николай Мельников:
— Вставайте! Есть новость: в Сталинграде, на площади Павших борцов, в подвале универмага пленен штаб Шестой немецкой армии во главе с трехдневным генерал-фельдмаршалом Паулюсом.
Ехать! Во что бы то ни стало! Но как? На «попутках» туда можно добраться только к вечеру. Мысль о том, что надо достать машину, не дает мне покоя. Все политотдельские машины в разгоне. Павел Иванович Батов где-то на передовой. Как же быть? Неподалеку от политотдельских землянок находится полевой аэродром, на который связные самолеты доставляют почту и газеты. Выручить может только Миронов, если прилетит. На мое счастье, действительно, прилетает Миронов. Мы совершаем посадку в штабе 21-армии и берем курс на Бекетовку. С полевого аэродрома идет почтовая машина в передовые части 64-й армии, в те, что ворвались на площадь Павших борцов и пленили Паулюса.
Дорога тянется вдоль Волги. Глаз уже привык к разбитым коробкам домов, к серым, выползающим из подвалов дымкам, к грудам битого кирпича и нагромождению ржавой, вздыбленной взрывом, арматуре. Но руины Сталинграда поражают разрушительной силой войны. Белой, холодной изморозью покрыты развалины города. Улицы изрыты глубокими воронками, ходами сообщения. Трамваи опрокинуты, и на них лежат поваленные телеграфные столбы с оборванными проводами. На площади Павших борцов все дышит огнем, недавним штурмом Дома Советов и драматического театра, где лежат у входа гранитные львы с черными от копоти боками. Площадь окружена каменной лентой обгорелых, полуразрушенных остовов зданий. Всюду брошенные немцами фуры, пушки, крытые брезентом грузовики. Вот он, четырехэтажный, превращенный фашистами в последнюю крепость, универмаг. Вхожу во двор и слышу: