Без окон, без дверей
Шрифт:
— Скотт!
— Что?
— Позволь спросить: что происходит?
Он поднял глаза.
— В каком смысле?
— Что с тобой сегодня?
Он помолчал и тряхнул головой.
— Сам не знаю. Может, заболеваю. Лихорадка или еще что-нибудь. — Сказав это вслух, он почувствовал себя получше и вспомнил слова матери: «Притворяйся, пока не получится по-настоящему». — Ничего страшного.
— Потому что я думаю… вдруг ты перенапрягся, работая над книгой. Если тебе так тяжело, дело того не стоит.
— Ты же хотела, чтобы
— Я не радуюсь, видя тебя в таком состоянии.
— Со мной все в порядке, — заверил он. — Правда.
— Знаешь, я видела кадры, которые она тебе показывала.
Он старался ее разглядеть и не смог в темной комнате, даже в свете монитора.
— Там этот самый дом снят, да?
— Угу, — промычал Скотт, крепче сжав кружку.
— И он тоже здесь жил? Внучатный дядя Бутч?
— Не знаю.
— Скотт!
— А?
— Мне привиделось или углы…
Она не договорила, а он не ответил. Уставился в углы, вспоминая, как Соня однажды сказала, что они в снах не сходятся. Где-то часы тикают. Раньше тикали? Возможно, но вряд ли. Сосредоточился на тихих размеренных звуках, ровных, постоянных. Они должны подбадривать, но не подбадривают, напоминая терпеливый стук пальца в оконное стекло, повторяющийся снова и снова.
— Я кое-что видела, — сказала Соня другим, молодым голосом.
Скотт оглянулся:
— Что?
— В фильме, который ты смотрел у Колетты. Мужчина в черном… Очень глупо, только он точно смотрел на меня в окно с экрана.
— Смотрел?
Соня кивнула:
— Перед тем, как я убежала. Клянусь, прямо в глаза посмотрел. — Она сморгнула. — Я с ума сошла, да?
Скотт направился к надувному матрасу, лег с ее стороны. Она спиной прижалась к нему, чуть дрожа, еще холодные после недавнего выхода из дома волосы скользнули по его щеке. На другом краю Генри застонал во сне.
— Думаешь, с ним ничего не случится?
— В психическом смысле, ты хочешь сказать? По-моему, ничего.
Соня, видимо, не совсем удовлетворилась ответом, задержала дыхание, потом медленно выдохнула, как бы сдавшись.
— Он должен жить с тобой.
— Это не мне решать.
— Возможно, тебе.
— Что ты предлагаешь?
— Генри славный мальчик, — сказала она, — мозги у него хорошие. Но если надолго оставить его с Оуэном, он превратится в Оуэна. Тебе это известно не хуже, чем мне.
— Ну и что я должен сделать? — спросил Скотт. — Обратиться в социальную службу? Нанять адвоката? Выступить в суде против родного брата?
— Может, я знаю Оуэна лучше, чем ты. — Голос Сони шел откуда-то издалека. — Знаю, что Генри пробуждает в нем лучшие качества. Но ребенок заслуживает большего.
— Он не мой сын, — сказал Скотт. — Не мой, как бы мне этого ни хотелось.
— Да, — сказала она, и они долго лежали, не говоря ни слова. Ее дыхание стало глубже, ровнее, он решил,
Скотт кивнул — хоть она его не видит, наверняка почувствует движение головы. Хорошо бы разглядеть ее лицо. Что-то в голосе, в интонациях и модуляциях напоминает о девочке, с которой он расстался. Почти не удивился бы, видя лежащую рядом с ним в темноте шестнадцатилетнюю Соню.
— Я еще не согрелась. — Она сонно перевернулась, вытянулась и уткнулась лицом ему в грудь.
Скотт поцеловал ее в лоб, она крепко прижалась к нему, задрожала и оттолкнула:
— Не хочу тебя разочаровывать. Я ни к чему такому пока не готова.
— Я тоже. Даже не думал.
— Врешь.
— Серьезно. Вдобавок, если ты не заметила, с нами в постели ребенок.
— В постели? — рассмеялась она.
— На надувном матрасе… Он наверняка сдуется. В любом случае мне писать надо.
— Правильно. — Смех вновь растаял слабым эхом. — Говоришь, как настоящий… — Последнее слово заглохло где-то в волосах и подушке. Не похоже на «писатель». Скорее всего, «Маст».
Скотт по-прежнему держал Соню в объятиях. Со временем ее дыхание выровнялось, углубилось, стало ритмичным, тогда он встал, понес ноутбук на кухню, включил свет. Подумал выпить джина и предпочел бутылку воды. Лучше, чтоб голова была чистая, насколько позволит дом, если позволит.
Что? Что ты делаешь и зачем, если на то пошло? Не приписываешь ли при этом архитектурной постройке чисто антропоморфные свойства?
Сначала ответим на легкий вопрос. Он собрался закончить отцовский рассказ. Конец близится, до него всего миля. В центре событий Фэрклот и девочка в голубом. Чем слабее становится клубок здравомыслия Фэрклота, тем больше силы набирает призрак. Со временем, на грани безумия, он осознает, что его пришествие в этот дом не случайность, а следствие — неизбежная причина и следствие готики Новой Англии. Двенадцатилетняя Розмари провела последние страшные дни здесь, в черном крыле Круглого дома, причем Фэрклот к этому как-то причастен. Как? Розмари умерла в восемьсот восьмидесятых годах, а действие рассказа разворачивается в девятьсот сороковых. Согласно хронологии, Фэрклот появился на свет лет через сорок после ее смерти. А отец Розмари? Какова его роль?
Скотт захлопнул крышку ноутбука.
И увидел.
Розмари Карвер стоит в кухонной двери, наблюдает за ним. Свет освещает бледное восковое лицо, съеденное и истаявшее до костей. В ней нет ничего призрачного и иллюзорного, нельзя назвать ее «призраком» в каком-либо традиционном смысле. Она стоит перед глазами, обладает массой, объемом, запахом — тем самым землистым кисловатым запахом, который шел от Генри, когда он якобы лежал рядом со Скоттом на надувном матрасе, а в действительности играл в другом конце комнаты.