Без поцелуя на прощание
Шрифт:
– Лаура… – он останавливается, словно в ожидании ответа. – Я держу тебя за руку. Ты чувствуешь, принцесса?
Мои пальцы бездумно сжимаются в попытке ухватить его. Раздается пронзительный скрип стальных ножек стула Марка, когда они отодвигаются и скользят по идеально отполированному плиточному полу. Мое сердце громко стучит. Может, я напугала его? Он в шоке? Я слышу его крик в коридоре, но не могу разобрать, что он говорит. Мое сердце оглушительно бьется.
– Она пошевелилась, доктор. Я это почувствовал. Лаура взяла меня за руку. Она ведь поправится?
Глава
Эйва мечется по комнате, как борзая на стероидах. Она периодически останавливается и теребит бедные беззащитные букеты, водруженные на заставленный столик у моей койки. Интересно, почему она так нервничает? Ее настроение передается и мне. Бабочки у меня в животе зажигают, как на занятии по зумбе [5] .
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Эйва.
– Нормально, – огрызаюсь я. – Все было нормально, когда ты спрашивала пять минут назад, и сейчас тоже нормально.
5
Зумба – танцевальная фитнес-программа на основе латиноамериканских ритмов.
Я замечаю, что Эйва краснеет, и чувствую себя ужасно. С моей стороны несправедливо вываливать на нее свои смешанные эмоции. Эйва следит за каждым словом, вырывающимся из ее рта, и меня расстраивает, что из-за этого нам так трудно общаться. Надеюсь, это не предвестник грядущих перемен. Несчастный случай оставил свой отпечаток на мне – я не хочу, чтобы он оставил отпечаток и на нашей дружбе. Мне нужно сделать все от меня зависящее, чтобы не допустить этого.
– Прости меня, Лаура, – печально понурив голову, говорит Эйва. – В таких вопросах я бесполезна. Я все время подбираю слова, но потом останавливаю себя, потому что убеждена, что ты не хочешь ничего обсуждать.
Она в чем-то права. В последнее время меня трудно назвать мисс Болтушкой. Если я вынуждена буду выслушивать еще хоть одного друга или родственника, ведущего пустой разговор о погоде или политике, то я точно закричу.
– Мы же всегда можем начать вонять по поводу Никки, да? – предлагает Эйва.
Я улыбаюсь.
Эйва отвечает мне тем же и подвигает стул ближе, чтобы сесть рядом со мной.
– Знаешь, я ведь люблю тебя.
– Я знаю. Спасибо.
– Ты, наверное, самый сильный человек на Земле, – говорит Эйва, нежно, с любовью толкая меня плечом.
– Нет, это не так. Это совсем не так, – мотаю я головой. – Если бы это было так, мои ноги не превратились бы в вату и мне не понадобилась бы эта долбаная инвалидная коляска.
Эйва не отрываясь разглядывает свои туфли, и мне жаль, что ситуация стала еще более неловкой.
– Я снова буду ходить, ты же знаешь. Они считают, это лишь вопрос времени. Я говорила, что с каждым днем чувствую себя все более уверенно?
– Ага, ты это говорила…
– О! Ну это действительно так. Сейчас ситуация – полный отстой, но в этот день год спустя… Думаю, я уже буду летать.
– Ага, конечно. Уверена, так и будет. А тем временем мы все готовы исполнить любой твой
– Ага, знаю, – бормочу я. Теперь моя очередь смотреть невидящим взглядом в одну точку.
Эйва раньше меня увидела, что Марк заглядывает в дверь, и радостно улыбнулась.
– Явился твой рыцарь в сияющих доспехах, – говорит она, поворачиваясь к двери.
– Думаю, это я в сияющих доспехах, – шучу я, указывая на свою блестящую серебристую инвалидную коляску, зловеще притаившуюся в углу.
Марк и Эйва кажутся недовольными. Это даже весело.
– Ой, да ладно, не надо на меня так смотреть. Когда-то же надо начинать шутить.
Мои попытки разрядить атмосферу ни к чему не приводят. Я хочу, чтобы они смеялись. Мне это необходимо. Если мы будем смеяться, то, может, они перестанут обращать внимание на мою хрупкую внешнюю оболочку.
– Нужно дождаться документов о выписке и можно будет идти, – объясняю я, как будто доктор сам уже не сообщил Марку об этом. Я слышала, как они это обсуждали, и не знаю, зачем снова это повторяю. Но я готова назвать все буквы алфавита в обратном порядке, лишь бы заглушить тишину. Чертова тишина!
– Мне не терпится отвезти тебя домой, – говорит Марк, наклоняясь ко мне, чтобы нежно поцеловать в лоб.
Я чувствую тепло и нежность его губ на своей коже, и мне хочется, чтобы он сделал это снова.
– Дома слишком тихо… – посреди предложения он резко замолкает и громко, натужно кашляет, пытаясь скрыть накатившие слезы. Он меняет тему разговора, заговаривает о пустяках и спрашивает, куда мы поставим все цветы, когда вернемся домой.
Ненавижу это. Ненавижу то, что все ходят вокруг меня на цыпочках: они боятся сказать что-то, что может меня расстроить. Как они не понимают, что от этого притворства больнее всего?
Марк наклоняется над кроватью, и я понимаю, что мне нужно сделать. Я обвиваю руками его шею и вдыхаю аппетитный цитрусовый запах его лосьона после бритья, когда он поднимает меня на руки. Черт побери, как же неловко. Марк прежде брал меня на руки сотню раз. Например, он поднял меня по лестнице в день свадьбы моей кузины, потому что я так напилась, что чуть не уснула на нижней ступеньке. Но на этот раз все иначе. Раньше он никогда не поднимал меня потому, что я просто-напросто неспособна сделать это самостоятельно.
– О боже, Лаура, сколько десертов ты съела в больнице?
Широко раскрыв глаза, я смотрю на своего мужа.
– О, теперь все ясно. Только тебе позволено шутить, – улыбается Марк.
Я утыкаюсь головой ему под подбородок. В его сильных руках я чувствую себя в безопасности, поэтому закрываю глаза и расслабляюсь.
У меня хрустит шея, и я пытаюсь размяться, не заехав при этом Марку локтем в лицо. Его руки все еще обвивают меня, но теперь мы оба сидим, откинувшись на подушки у изголовья койки, и мои ноги перекинуты ему через колени. Я гляжу в окно: сумерки. Меня должны были выписать уже сто лет назад. Прошло несколько часов, и я, должно быть, уснула. Эйва ушла, и я вспыхиваю от осознания того, что задремала, даже не попрощавшись.