Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Кондратов Эдуард Михайлович

После выхода на свободу из родного Подольского района Курасов перебрался в Калинин. Чтобы отвести от себя возможные, особенно на первых порах, подозрения, устроился на один из заводов учеником слесаря. При этом проявил столь похвальное усердие, завидную понятли­вость и сноровку, что сменный мастер уже через полмесяца пришел к начальнику цеха.

— У парня золотые руки. Надо переводить на самостоятельную...

Перевели и не покаялись. Работал Курасов старатель­но, производственную дисциплину соблюдал строго: в цех являлся раньше гудка, уходил позже, инструмент берег, в отношениях был ровен и предупредителен. И окружаю­щие его люди решили:

надежный, примерный товарищ. Ре­шили, ни разу, к своему же несчастью, не поинтересовав­шись, а чем молодой преуспевающий слесарь занимается вне территории завода, с кем водится, куда уходит по но­чам из общежития.

Словом, личная жизнь Курасова для тех, кто трудился с ним плечом к плечу, была за семью замками. И когда однажды утром он не явился в цех к началу смены, там лишь легонько покачали головами.

— Ай-яй, видать, проспал парень.

Между тем в эту ночь Курасов вообще не ложился. Сговорившись с бывшим уголовником по кличке Барон, он проник в чужую квартиру, предварительно точно устано­вив: ее хозяева, люди весьма состоятельные, выехали на загородную дачу с ночевкой. Навели грабители справку и о соседях намеченной жертвы. Тут тоже оказалось все в ажуре: муж с женой, оба в преклонных , годах и оба вдобавок инвалиды. Он вернулся с войны без ноги, она сердечница, давно на ладан дышит. Таких бояться — кур смешить. И, подражая Барону, Курасов расхаживал по чужим комнатам, как по собственному дому. Эх, если бы только ему знать, что именно в этот вечер к соседям приехал в краткосрочный отпуск сын-пограничник. Но ни Курасов ни Барон того не знали.

Сначала грабители внимательнейшим образом осмот­рели выдвижные ящики письменного стола и комода. Трофеи достались приличные: золотое кольцо с рубиновым камнем, золотые же серьги, увесистая пачка облигаций и заграничная, в виде пистолета, зажигалка. Затем сняли со стены вместе с персидским ковром двуствольное ружье- бескурковку, потом принялись вытряхивать из гарде­роба одежду. В тот момент, когда держали совет, брать каракулевую шубу или нет — уж очень здорово поела моль, от двери раздалось негромко, но повели­тельно:

— Руки вверх!

На мгновение грабители оцепенели, однако лишь на мгновение. Метнув взгляд на дверь, увидели: в ее проеме — примерно их же возраста крепыш в пограничной форме сержанта. Сразу чувствуется — силен и смел, но ведь один! И без оружия, вместо него в руках — массив­ная деревянная табуретка. Барон и Курасов, не сговарива­ясь, выхватили ножи, пригнувшись, шагнули к сержанту. Тот с места не сдвинулся, лишь поудобнее перехватил ножку табуретки да под густыми бровями сузились глаза, и заметно затрепетали резко очерченные ноздри слегка горбатого носа.

Курасову, вероятно, лучше бы, как это сделал Барон, приостановиться, тогда дальнейшие события могли при­нять несколько иной оборот. Но, подобно зверю, попавше­му в западню, он потерял власть над своим разумом и думал только об одном: вырваться, любой ценой вырваться. Для этого надо незамедлительно, иначе будет поздно, убрать с дороги ненавистного сержанта. А до него уже считанные шаги. Пять, четыре, три... Курасов напру­жинился, взмахнул ножом и... тут же провалился в черную глухую бездну. Смертельно раненный сержант успел-таки опустить табуретку на голову бандиту.

Очнулся он от нестерпимой боли, и первое, что увидел, — переплетенное металлической решеткой окно. По телу его прошла короткая судорога, а из горла вырвалось нечто дикое, нечленораздельное.

— А-о-ууу!...

Так воет

издыхающий волк.

Жестокое, тяжкое преступление подлежало не менее суровому наказанию. Курасова привлекли к ответственно­сти по статье 59—3 Уголовного кодекса Российской Федерации. А статья эта гласила, что «организация вооруженных банд и участие в них и организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан... влечет за собою

лишение свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обсто­ятельствах, вплоть до высшей меры социаль­ной защиты — расстрела...»

Да, Курасова могли и расстрелять. Однако Калинин­ский областной суд и на сей раз счел возможным проя­вить снисхождение. Вместо расстрела Курасова пригово­рили к лишению свободы сроком на двадцать пять лёт.

Тогда, в тысяча девятьсот сорок восьмом, ему шел двадцать первый год.

4

Итак, двадцать один и двадцать пять. Курасов должен был выйти на свободу в сорок шесть лет. Что и говорить, возраст почтенный. К этому возрасту люди успевают и на благо общества основательно потрудиться, и в личной жизни намеченной цели достигнуть, и стать родителями взрослых детей. А что ждет в сорок шесть его, блеснет ли там, впереди, хоть слабый луч надежды на счастливый поворот судьбы? Надежды почти никакой... Однако недаром, видимо, Курасов верил в свою фортуну. Стечение различных обстоятельств, в том числе переква­лификация Верховным судом Коми АССР статьи 59—3 Уголовного кодекса на другую, более легкую, приве­ло к тому, что он был освобожден уже в апреле пятьдесят шестого года.

Казалось бы, теперь-то Курасов образумится, поймет, что жить дальше так, как жил до сих пор, нельзя. Ничего подобного. Страсть к деньгам затмила перед ним весь белый свет. Разбогатеть, во что бы то ни стало разбога­теть — таково по-прежнему было его единственное жела­ние и стремление. И способ, при помощи которого рассчитывал осуществить задуманное, оставался все тот же: воровство, грабеж, разбой. Суровые уроки не пошли ему впрок. То, что он не за столь уж длительное время второй раз оказался за решеткой, объяснял не законо­мерностью, а чистой случайностью. Если бы, говорил себе, нежданно-негаданно не явился в отпуск сержант-погра­ничник да не раззява Барон, который дверь в квартире оставил незапертой, было бы все шито-крыто. Это уж как пить дать. Следовательно, коль очищать чужие квартиры не в одиночку, то напарник должен быть надежный на все сто процентов. Ну и самому, разумеется, надобно получше шевелить мозгами. Вытащил у кого-то из кармана кошелек, очистил чей-то дом — моментально смойся, растворись, как дым, чтобы от тебя ни духу ни слуху. Был и нет, один пшик, кхе-хе-хе, на добрую память остался.

Надо отдать Курасову должное: постигая и одновре­менно совершенствуя воровскую науку настойчиво, целеу­стремленно, он во многом преуспел. У него развился особый нюх — мгновенно определял, где можно поживить­ся, а где нет; выработалась особая кошачья походка — мягкая, крадущаяся, бесшумная; дерзость стала сочетать­ся с осторожностью; в сердце не осталось ни одного доброго чувства — только холодный беспощадный расчет, только жестокость.

— Послушай, кореш, да ты не человек, а рысь! — как- то воскликнул один из приятелей Курасова, восхищенно заглядывая в его зеленоватые, с пронзительными искорка­ми глаза. — Ей-ей, настоящая рысь! Торжественно наре­каю тебя, раба божьего, этим прозвищем. Аминь!