Без права на покой (сборник рассказов о милиции)
Шрифт:
На подготовку к последнему и, как он сам определил, решительному выходу на грабительскую тропу Курасов затратил семь лет. И все эти семь лет ему не давали покоя два вопроса. Первый: что должен стать основным объектом предстоящих воровских операций; из кого сколотить немногочисленную, в три-четыре человека, группу, но крепкую, надежную, на которую мог бы положиться, как на самого себя. После долгих бессонных ночей решил: карманы и частные квартиры исключить полностью. Люди поумнели, даже самая последняя базарная торговка дневную выручку теперь не в чулок сует, не в кубышке глиняной прячет,
Сложнее было со вторым вопросом.
Сначала Курасов прощупал своего сменщика — человека желчного, всегда и всем недовольного, ради бутылки, кажется, готового собственную душу черту заложить. Преподнес ему сто граммов с прицепом(алкоголику больше и не надо), как бы между прочим сказал:
— Вчера, брат Федя, занятную заметку в газете прочитал. Один... парень в районном банке сейф взломал...
— ?
— ...а в нем десяток пачек денег.
— Ну и чего?
— Забрал, конечно.
— Я не о том, Васильич. Чего, говорю, тому взломщику-то?
— А-а... Известное дело, дали срок.
— Срок, срок... — Федор икнул, матюкнулся, заметно и сразу протрезвел. — Я бы такую сволоту бессрочно, к стенке! Чтобы другим было неповадно. Потому как на чужой каравай рот не разевай...
Потом подобное же зондирование, лишь с различными вариациями, Курасов провел бессчетное количество раз и в конце концов нашел того, кого хотел. Им оказался некто Виктор Ковалев, двадцати пяти лет от роду, нигде не работавший. Встретил Ковалева Курасов на кочующем (определенного места в городе у него не было, мотался из одного района в другой) птичьем рынке у бывшего Цыганского базара.
Ковалеву, страстному голубятнику, до коликов в животе понравился турман. Необыкновенного изящества и расцветки, а денег на покупку не хватало. У него было семнадцать рублей, хозяин же турмана запросил четвертную и не уступал ни копейки.
— Хочешь, — уговаривал Ковалев, — рубашку впридачу кину, только два раза стиранная, слышь? Тускли сниму, еще почти целенькие, слышь? Ну, жмот! Ну, барыга! Слышь, что ли?
Ни в какую!
— Охота тебе унижаться, приятель? — вмешался в разговор Курасов. — Знаю я этих типов, они за гривенник задушатся. — Неожиданно поинтересовался. — Где живешь-то?
— На Ветлянской. А что?
— Да так. Я на Кабельной. Ка-бель-на-я. Запомнишь? — Курасов вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, отсчитал восемь рублей. — Держи. Разбогатеешь — вернешь.
— А ежели обману?
— Меня?
Они встретились взглядами. Из глаз в глаза будто ударил электрический заряд. И оба мгновенно поняли: свои! Но Ковалев интуитивно почувствовал и другое — неизмеримое превосходство над собой Курасова. Потому проговорил совершенно изменившимся тоном:
— Это я нарочно, чтобы рисануться. А сармак ... Конечно же, как только будут, принесу.
Курасов еле приметно усмехнулся:
— О чем и разговор. Ты ведь не какой-то паршивый баклан.
И опять скрестились их взгляды. И опять в глаза из глаз — электрические искры. И хотя по-прежнему молчаливое, но полное признание: свои, свои!
Ковалев
Кончалось лето. Днем еще бывало тепло и солнечно, а по ночам уже чувствовалось прохладное дыхание приближающейся осени, часто накрапывал дождь. Таким вот хмурым да пасмурным выдался и вечер в ночь на двадцать второе августа. По низкому небу, извиваясь змеиными клубками, плыли тяжело набухшие тучи, протяжно и тоскливо завывал холодный ветер.
— Лучшей погодки не придумаешь, — удовлетворенно заметил Курасов.
Он сидел на верстаке, обитом нержавеющей жестью, в своей слесарке. По правую руку от него — Иван, по левую — житель села Черноречье, что километрах в шести-семи от Куйбышева, Александр Гайданов, завербованный Курасовым в свою шайку почти одновременно с Ковалевым.
— Погода, говорю, самый раз. Сейчас тронемся. Но прежде... — Умышленно не договорив фразу, Курасов пружинисто спрыгнул с верстака и на то самое место, где только что сидел, положил обрез из охотничьего ружья шестнадцатого калибра, рядом — два лоснящихся патрона. — Тебя это, Ваня, — предупредил брата, — не касается. А ты, Саня, погляди, пощупай.
Как бы взвешивая, Гайданов подержал на широких, плохо вымытых ладонях обрез, одобрил:
— Винтарь классный.
Патроны же, через прозрачную целлулоидную прокладку которых отчетливо просматривалась дробь, вызвали у него удивление.
— Картечью, что ли, заряжены? Такими не то что человека, такими и медведя уложить можно.
— Можно, — с нажимом .подтвердил Курасов, влившись в лицо собеседника немигающими зеленоватыми глазами.
Гайданов внутренне содрогнулся — убьет, бандит, и бровью не поведет! — но виду не показал, проговорил с достоинством:
— Будь спок, босс. Уговор наш помню, в милицию не побегу. Так что стращаешь меня понапрасну.
— Это я на всякий случай, для профилактики, чтобы ты, кхе-хе-хе, не забывал, какое дело начинаем. — Курасов неуловимым движением взял с верстака обрез с патронами и, не успел Гайданов моргнуть, спрятал под широкой полой дождевика. — Пошли!
Через несколько минут ходьбы они вошли в третий номер трамвая, не вызвав у пассажиров ни малейшего любопытства. Ведут себя тихо, мирно, одеты прилично, у одного, того, что в плаще, «дипломат» — скорее всего, с вечерних занятий домой возвращаются. Чего ж тут необычного?
У кинотеатра «Мир» Курасов со своими спутниками пересел в «восьмерку», и та благополучно довезла их до Безымянской Тэц.
Еще минут двадцать резвой ходьбы — и широкой слюдяной лентой заискрилась Самара. Двинулись вдоль реки, высматривая подходящую лодку. Сторожа не опасались — дурак, что ли, торчать на дожде? Наверняка дрыхнет в своей будке. Выбрали фанерную байдарку. Легкая и послушная, она вмиг доставила своих новоявленных хозяев на противоположный берег, послушно ткнулась в него носом.