Без права на помилование

Пеунов Вадим Константинович

— Папа Юля — мужик ушлый, — приводил свои доводы Строкун. — Он догадывается, что на него объявлен розыск, а значит, все дороги и вокзалы перекрыты, так что будет держаться поезда, как вошь за кожух. Если в бумажнике Таранухи был билет, что вероятнее всего, то едет себе Папа Юля спокойненько в каком-нибудь вагоне, не претендуя на место Богдана Васильевича...

Строкун позвонил в Донецк, доложил генералу обстановку: поезд, можно сказать, уже в Ясиноватой, а они с майором Орачем в семидесяти двух километрах.

Генерал понял его с полуслова:

— Поручим это транспортникам,

портрет Папы Юли у них есть. А вы проверьте еще раз, нет ли ошибок в предположении.

Ошибки не было. Минут через пятнадцать дежурный по отделению транспортной милиции «Станция Красноармейское» лейтенант Овсянников доложил Строкуну:

— Товарищ полковник, бригадир поезда сообщил, что приметы сходятся: коричневый костюм, украинская сорочка. Играет в преферанс с военными в четвертом купе мягкого вагона. Красная папка с гербом и словом «Исполком» лежит на верхней полке. Какие будут указания?

— Где поезд?

— В Ясиноватой. Через две минуты отходит.

— Черт подери! — вырвалось у Ивана Ивановича, который слушал этот разговор Строкуна с дежурным по отделению транспортной милиции. — Где следующая остановка?

— Две минуты в Землянках, Криничную минает, затем на три минуты в Ханжонково, шесть минут — в Харцызске и десять в Иловайске...

— Звоните по линии — пусть снимают. Предупредите, что чутье на опасность у этого любителя преферанса — крысиное. Вооружен. А я доложу генералу.

Генерал распорядился:

— На Харцызск! Вместе с Орачем. Связь по рации. Транспортники уже в деле.

Шофер Строкуна, сержант милиции, с которым они не расставались уже пятнадцатый год, был человек спокойный, из тех, которые никогда не спешат, но и не опаздывают. Не любил он, когда красная строчка спидометра перетягивала за цифру 100. Но если надо! Чувство «надо» было у него развито, как у хорошего кадрового милиционера.

На спидометре — 140. Строкун дует в микрофон и предупреждает машины, идущие впереди:

— «Волга» семнадцать-двадцать! Освободите дорогу оперативной машине.

Семьдесят километров до Донецка — за сорок минут. Впрочем, чему удивляться: шоссе отличное, встречных машин мало.

Иван Иванович, сидевший на заднем сидении, думал о Папе Юле... Ходан... Гришка Ходан, земляк, сосед, сын близкого и любимого человека — Филиппа Авдеевича, родной отец Сани... Полицай, палач, убийца, опытнейший преступник, который развратил не одну душу, сделав из доверчивых мальчишек сусликов, артистов...

С того дня, когда он ушел на фронт, Иван Иванович мечтал о встрече с Ходаном. Теперь она реальна. Сколько осталось до нее? Час?.. Два?.. Каков Ходан с виду? Наверное, уже старик... Что ему скажет Иван Иванович? Может, и ничего, кроме того, что требует протокол. Встреча будет короткой, Ходана у милиции заберут органы госбезопасности, помогут ему «вспомнить», с кем он расстреливал людей во дворе благодатненской школы. А там, глядишь, и другие дела всплывут.

Не было у Ивана Ивановича личной ненависти к Ходану, этакого страстного желания, ну если не задушить собственными руками, то хотя бы требовать привселюдной казни через повешение. Его чувства

были сложнее и проще: «Одной поганью будет меньше...»

Запищала, зашипела рация. Голос генерала сообщил:

— «Десятый»! Я — «первый». Отзовись!»

— «Десятый» слушает! — ответил Строкун.

И хотя не было сказано ни одного слова, чутье подсказывало Ивану Ивановичу — ЧП. Голос у генерала был необычный, слишком суховатый.

— На перегоне Ясиноватая — Харцызск Папа Юля спрыгнул с поезда. Где именно — точно не известно. Оцепляем район, выводим все службы. Вы там где-то близко. Организуйте поиск.

Он не сказал: «Срочно! Приказываю». Голос ровный, внешне спокойный, правда, без привычной теплоты. Но те, кто знал генерала, прекрасно понимали, сколько горечи скрывает это внешнее хладнокровие. «Неужели снова ушел?!»

Позже стало известно... В купе, где группа военных играла в преферанс (к ним в компанию пристал и «бывший фронтовик», председатель сельского райисполкома, как себя отрекомендовал Папа Юля), заглянул переодетый оперативник — убедиться, что «гость» на месте. Папа Юля мгновенно сориентировался. Положил на столик карты, сказал: «Минуточку» — и вышел. Вот и все. Человек исчез — испарился, сквозь землю провалился.

На прочесывание придорожных посадок вышло две группы. Одна отправилась вдоль правой посадки — по ходу поезда, вторая — по левой. Надо было определить место, где Папа Юля выпрыгнул. Он, конечно, уже ушел от полотна железной дороги в сторону, но в какую? Посадка — это густые заросли акации, бересклета, тополя и ясеня, укрыться в них не так уж трудно.

Пришлось брать под контроль участок шириною километров десять. Милицейская машина высадила патруль и уехала вперед, туда, куда должны были выйти люди после операции.

В одном месте под откосом железнодорожной насыпи, ближе к опушке, собака нашла темно-коричневую мужскую туфлю сорок первого размера. Хорошая туфля. Как она могла попасть сюда? Где ее пара? Кто ее хозяин? Папа Юля, потерявший туфлю во время прыжка?

На насыпи осталась свежая осыпь гравия.

Собаке дали понюхать туфлю, и она взяла след: залаяла, натянула поводок и побежала, да так прытко, что довелось умерить ее пыл: густая посадка затрудняла движение, и люди не могли успеть за юрким четвероногим разведчиком. Собака злилась, рвала поводок, поскуливала, всем своим видом выражая нетерпение. И тогда ее спустили, а сами вышли из посадки и побежали по опушке.

Вот посадка кончилась, собака вырвалась на проселочную дорогу, уходившую вглубь кукурузного поля, и заскулила. Она нюхала землю, тревожно металась то в одну, то в другую сторону. Потом села в прибитую когда-то дождями и не раскатанную пока придорожную пыль, завыла от досады.

Здесь поисковую группу должна была ждать милицейская машина. Но она куда-то ушла, оставив лишь след на проселочной дороге (разворачивалась; заехала на поле).

Капитан, командир группы, обругал водителя, молодого парня, за непослушание. В милицейской службе так: велено ждать — жди, даже если тебе это кажется бессмысленным, жди, сколько надо: час, день, сутки, неделю.