Без семьи

Мало Гектор Анри

Целыми днями шли мы по покрытым снегом дорогам к Парижу. Витали угрюмо молчал и на мои вопросы отвечал коротко, иногда даже не оборачиваясь ко мне.

Однажды, переночевав на ферме недалеко от большого селения, мы рано утром, пройдя некоторое расстояние, увидели вдали перед собой густые облака дыма, расстилавшегося над громадным городом. Витали обратился ко мне и, показывая рукой на город, сказал:

— Скоро наша жизнь должна будет измениться. Через четыре часа мы будем в Париже, и там нам придется расстаться.

— Неужели вы хотите покинуть меня? — с ужасом пробормотал я, чувствуя, что буду не в силах сдержать рыдания.

— Нет, мой дорогой Рене! Я

не хочу тебя покинуть на произвол судьбы. Я считаю тебя своим сыном и постараюсь воспитать тебя, насколько могу лучше. Но для этого мы должны расстаться на время, пока не поправятся мои дела. Ведь ты же понимаешь, что мы не можем давать представления с одним Капи.

— Да, это правда, — должен был согласиться я.

— Я решил отдать тебя до весны хозяину, у которого работает несколько мальчиков. Ты будешь ходить по улицам вместе с ними и, играя на арфе, заработаешь больше, нежели со мной. А я буду давать уроки музыки итальянским детям. Меня многие знают в Париже, и я смогу найти уроки. Одновременно я займусь дрессировкой двух собак, которые должны будут заменить Зербино и Дольче. А весной мы снова отправимся в путь, и ты, мой маленький Рене, увидишь Германию и Англию. Не унывай же, все будет хорошо!

Слова Витали немного ободрили меня, но все же я с тяжелым сердцем вошел в Париж. Мы спустились к реке и перешли через мост. За мостом тянулась длинная улица, застроенная жалкими домами. Мостовая была покрыта грязью, всюду валялись какие-то отбросы, кости и мусор. Воздух был отвратительный. Мы шли по этой улице, потом свернули направо и я прочел на углу название: «улица Лурсин». Множество народа двигалось по грязным тротуарам. Я боялся, как бы мне не затеряться в этой толпе и ухватился за куртку Витали. Пройдя большой двор и какой-то узкий проход, мы попали в темный и высокий, как колодец, закоулок. Сюда, вероятно, никогда не заглядывало солнце…

— Гарофоли дома? — спросил Витали у тряпичника, теребившего при свете фонаря какие-то лохмотья.

— Ступайте на самый верх, — ответил тряпичник. — Дверь находится около лестницы.

^{«У него была громадная голова и маленькое, худенькое туловище».}

— Гарофоли — тот хозяин, о котором я тебе говорил, — сказал Витали, поднимаясь по скользким ступеням каменной лестницы. Мы поднялись на четвертый этаж. Витали отворил дверь, и мы очутились в большой, похожей на чердак, комнате.

— Гарофоли, ты здесь? — крикнул Витали, — это я, Витали!

На стене висела маленькая лампочка, но она плохо освещала комнату.

— Синьора Гарофоли нет дома, — послышался откуда-то слабый детский голос. — Он вернется через два часа.

К нам вышел мальчик лет десяти. Он с трудом передвигал ноги, подошел к нам. У него была громадная голова и маленькое худенькое туловище. Лицо его было кротко и грустно.

— Ты, наверное, знаешь, что он вернется через два часа? — спросил Витали.

— Наверное, синьор. К обеду он всегда приходит.

— Ну, так я зайду через два часа. Если он вернется раньше, скажи ему, что заходил Витали.

Я пошел за Витали, но он остановил меня.

— Побудь здесь до моего прихода и отдохни, — сказал он, — не бойся, я вернусь.

Когда затихли тяжелые шаги Витали, спускавшегося по лестнице, мальчик обернулся ко мне.

— Ты итальянец? — спросил он по-итальянски.

Я

немного знал этот язык, но мне еще трудно было говорить на нем.

— Нет, — ответил я по-французски.

— Ах, как жаль! — воскликнул он. — Мне бы хотелось, чтобы ты был итальянцем, тогда ты рассказал бы мне о моей родине. Но для тебя лучше, что ты француз.

— Почему же?

— Потому что, если бы ты. был итальянец, то, наверное, поступил бы к синьору Гарофоли. А жить у него очень плохо.

— Он злой? — спросил я.

Мальчик ничего не ответил на этот прямой вопрос, но взгляд его был очень красноречив. Он повернулся и направился к громадной печи, в дальний конец комнаты. Здесь на огне стоял большой чугун, прикрытый крышкой с узкой трубкой, из которой выбивал пар. Я с удивлением заметил, что чугун был заперт на замок.

— Зачем же он заперт? — спросил я.

— Чтобы я не мог отлить бульона. Я должен варить суп, но хозяин не доверяет мне.

Я не мог удержаться от улыбки.

— Ты смеешься, — грустно сказал мальчик, — ты, должно быть, считаешь меня обжорой. На моем месте и ты был бы такой же. Я не обжора, но ужасно голоден, а от запаха супа голод мой становится еще мучительнее.

— Значит, Гарофоли морит вас голодом?

— Если ты поступишь к нему, то узнаешь, что можно и, не умирая с голода, мучиться от него. Нас он наказывает голодом.

— Наказывает голодом?

— Да. Если хочешь знать, я расскажу тебе, что делает наш хозяин. Он набрал в Италии двенадцать мальчиков, не имеющих родителей, или таких, у которых родители были очень бедны, и привез нас в Париж. Здесь наиболее сильных и здоровых он отдал в ученики печникам и трубочистам, а других стал посылать на улицу добывать деньги. Мне Гарофоли дал двух белых мышек и велел показывать их прохожим и приносить ему по тридцати су в день. «За каждое недостающее су, — сказал он, — ты будешь получать удар палкой». Я старался изо всех сил, но редко удавалось мне приносить все деньги. А когда Гарофоли увидал что удары не помогают, он сказал: «за каждое недостающее су у тебя будет одной картофелиной меньше за ужином». И он стал морить меня голодом. Я ужасно исхудал и так ослабел, что едва держался на ногах. Тогда прохожие стали жалеть меня, несмотря на то, что я урод. Денег я получал мало, но мне часто давали то кусок хлеба, то тарелку супа. Это было хорошее время! Остаться без ужина мне было не страшно, если перепадало что-нибудь днем. Но раз Гарофоли увидал, как торговка зеленью кормила меня супом, и понял, почему я не жаловался на голод. Тогда он решил не выпускать меня на улицу, а велел убирать комнату, мыть посуду и варить суп. А чтобы я не мог попробовать супа, придумал запирать чугун на замок. Каждое утро, перед уходом, он кладет в него мясо и кореньев и запирает его. Суп варится, я чувствую его запах, но взять не могу, потому что труба очень узенькая. И теперь я очень похудел и ослабел. Запах супа ведь не накормит, от него еще больше хочется есть… Однако, довольно болтовни! Скоро придет Гарофоли, а у меня еще ничего не готово…

И он, ковыляя, принес тарелки и стал расставлять на столе приборы.

В это время дверь отворилась и вошел мальчик. Под мышкой он держал скрипку, а в руке полено. Вслед за ним начали сходиться и другие мальчики. Каждый нес что-нибудь: арфу, скрипку, флейту, клетку с белыми мышами или морскими свинками.

Наконец, на лестнице послышались тяжелые шаги, и я почувствовал, что это идет Гарофоли. Через минуту в комнату вошел низенький человек с злым лицом и нетвердой походкой. Он был в сером пальто. Войдя, он тотчас же взглянул на меня. Я весь похолодел.